Ахаха)

Эомер точно знал, как назвать ребенка, чтобы подчеркнуть, что он был не очень запланирован...

@темы: Властелин колец

---

вовсе не внезапно)

Идея новой татуировки вотпрямщас становится навязчивой)
жизнь боль!)

@темы: So Tauron

---

Пам-пам-пааам

Тема братских отношений для меня - одна из любимых. Мне кажется, такой интерес к ней должен как-то объясняться, но да не пофиг ли?) Кроме этого я люблю истории про юность любимых героев)
Пока прет, остановиться мне сложно, посему - еще одна сказочка.
Боромир, Фарамир, Гэндальф, Минас-Тирит, год 2992 Т.Э.

Первый шаг

Негромкий стук в дверь разбудил его почти мгновенно. Боромир очень гордился выработанным у себя умением просыпаться от любого подозрительного звука, и сейчас оно очень пригодилось. В дверь даже не совсем стучали – скорее скреблись, и юноша, подняв голову от подушки, нахмурившись, посмотрел в ту сторону.
Звук повторился – на этот раз громче. Боромир выскользнул из-под одеяла. За окнами стояла глубокая ночь – Луна совершила лишь половину пути по небу и теперь пряталась за вершиной башни. В комнате было холодно, по полу гуляли ледяные сквозняки, и босые ноги мгновенно замерзли. Боромир подошел к двери и распахнул ее – нежданный гость застыл с поднятой рукой, готовый постучать в третий раз.
- Ты что здесь делаешь? – сурово осведомился Боромир.
Фарамиру было уже девять лет – возраст достаточный, чтобы не бояться больше ночных теней и спать в собственной комнате. Однако сейчас мальчик выглядел так виновато и испуганно, что Боромир почти моментально смягчился. Да, он очень серьезно относился к воспитанию младшего брата, надеясь вырастить из него отважного воина Гондора, но смотреть в эти широко распахнутые, готовые, кажется, наполниться слезами глаза и не отринуть принципы воинского воспитания, было практически невозможно.
- Плохой сон? – спросил он уже мягче и тише.
Фарамир кивнул. В последние пару лет ночные кошмары, к счастью, были довольно редким явлением, хотя раньше, сразу после смерти матери, Фарамир просыпался с криками и в слезах почти каждую ночь. Отец, который болезненно переживал кончину супруги, велел не церемониться с младшим сыном. «Пусть берет пример с брата» - твердо говорил он перед тем, как удалиться в свои покои, чтобы не спать всю ночь напролет. Для Боромира смерть матери тоже была серьезным ударом, но каким-то странным образом в его десятилетнем сознании четко сформировалось представление, что в то время, как отец топит свою тоску в еженощных бдениях, а брат мучается нескончаемыми кошмарами, выкрикивая в темноту «Мамочка! Мамочка!», вся ответственность ложится на его, Боромира, плечи. Для отца он был надеждой, наследником и памятью о почившей жене, для Фарамира – старшим, сильным и разумным братом, и для самого себя, для собственной скорби и тоски, времени у него уже не оставалось.
Однако с тех дней минули годы, Фарамир справился со своими страхами, и лишь время от времени просыпался, ловя ртом ночной воздух, но теперь уже не помня, что именно его разбудило.
Боромир заметил, что босые ступни младшего брата уже почти посинели от холода.
- Заходи живо,- бросил он, пропустил брата в комнату,- простудишься.
Фарамир скользнул мимо него, но замер в нерешительности, когда Боромир притворил дверь. Обычно он не решался приходить в комнату брата по ночам, даже если просыпался от кошмара. Тот считал, что Фарамир уже слишком взрослый, чтобы прятаться от своих страхов под чужим одеялом. Но сегодня мальчик выглядел как-то по-особенному растерянным, почти оглушенным, и Боромир встревожился.
- Прости, что разбудил тебя,- Фарамир неуверенно переминался с ноги на ногу, явно не зная, что делать дальше – оторвавшись от своих призрачных преследователей, он оказался в безопасной обители. Но понятия не имел – разрешат ли ему в ней остаться.
- Под одеяло,- скомандовал Боромир, и брат, не долго думая, явно боясь, что юноша передумает, стремительно нырнул под одеяло.
Боромир вздохнул и последовал за ним. За окнами негромко перекликалась ночная стража – до рассвета было еще далеко. Поднимался ветер – было слышно, как он свистит и завывает в трубах. К утру вполне мог выпасть снег – земля давно ждала его, став жесткой и серой, как горные клыки.
За то время, что Боромир ходил к двери, постель его успела остыть, и он поежился, оказавшись под ледяным одеялом, но теплое, хоть и чуть дрожащее тело брата прижалось к нему и замерло. Некоторое время они молчали, Боромир даже начал снова задремывать, пригревшись, но внезапно Фарамир пошевелился и крупно вздрогнул.
- В чем дело? – шепотом спросил старший. Фарамир молчал. – В чем дело? – повторил брат настойчивей.
- Вспомнил, что мне приснилось,- ответил Фарамир тихо-тихо, голос его звучал как-то надломлено и глухо,- как-будто я еще толком не проснулся.
Мальчик снова замолчал, и Боромир чувствовал, что он напрягся всем телом, словно боялся пошевелиться. Прежде, когда Фарамир еще мог запоминать свои видения, ему обычно снилось, что он приходил в комнату к матери, где она спала – бледная и неподвижная. И как бы ни старался Фарамир разбудить ее, она все не просыпалась. Он приходил в себя после этого в слезах и отчаянии, снова и снова переживая страшную потерю. Теперь же все было иначе – слез не было, но зато от брата почти физически исходил сковывающий темный ужас, и прежде Боромир такого за ним никогда не замечал.
- Расскажи мне,- предложил он негромко,- если расскажешь, станет легче.
Фарамир неуверенно пошевелился и засопел. Он, кажется, боролся с самим собой, не зная, стоит ли что-то рассказывать или лучше претвориться спящим. Наконец он неуверенно прошептал:
- Я не могу. Это слишком… страшно.
- Да ладно, брось,- подбодрил его Боромир. Он развернулся так, что теперь они лежали лицом к лицу, и в полутьме комнаты кожа Фарамира казалась прозрачно бледной. Он поднял на брата большие испуганные глаза, в глубине которых плескалась тьма. – Сны – это всего лишь сны,- продолжал Боромир, хотя от этого совершенно не детского взгляда его самого передернуло,- сейчас-то ты уже проснулся, и я здесь, с тобой.
Последняя его фраза, казалось, решила дело. Фарамир медленно кивнул и опустил веки, но тут же его ресницы взлетели вверх, а взгляд снова уперся в лицо брата.
- Мне снилось, что город накрывает тень,- заговорил он тихо и монотонно, как во сне,- будто собирается гроза, но не было слышно ни грома, ни дождя. Я бежал по улице, а тень гналась за мной, накрывая один дом за другим. Я хотел позвать кого-то – отца или тебя или хотя бы стражу… но все вокруг было так тихо и неподвижно,- он снова едва заметно вздрогнул, и Боромир вдруг очень отчетливо увидел то, что описывал Фарамир – наползающая темнота и оглушительная тишина. Как тени его собственных, давно забытых кошмаров,- а потом я не смог бежать дальше, мои ноги увязли, и я не мог пошевелиться… а потом,- младший брат замер, и вместе с ним, кажется, замерло все вокруг – не было слышно ни криков сменяющейся стражи, но завываний ветра, Боромир не мог разобрать даже звуков собственного дыхания,- а потом я услышал визг.
- Визг? – похолодевшими губами переспросил Боромир,- как девчонки кричат?
Фарамир мотнул головой.
- Это было самое страшное – я боялся, что у меня вот-вот кровь хлынет из ушей или сердце остановится от страха… но потом я понял, что хочу этого, что это заставит этот кошмар прекратиться… - он задрожал сильнее, и Боромир притянул брата к себе, обнял и позволил прильнуть к себе. Фарамир рассказывал так, словно зачитывал слова из какой-то древней книги, девятилетние мальчишки так изъясняться не могли – это уж точно. И от этого Боромиру и самому стало не по себе. Сон – это всего лишь сон, но Фарамир, кажется, перестал был собой, а не просто грезил.
- Ну все,- решительно отгоняя эти мысли, выговорил Боромир,- довольно. Ты проснулся – и все закончилось.
- Закончилось,- эхом повторил Фарамир, и на этот раз голос его снова был голосом маленького испуганного мальчика.
- Сегодня поспишь здесь,- продолжал старший,- но это в последний раз, в качестве исключения, ясно?
- Ясно,- в тоне Фарамира было столько искренней благодарности, что Боромир невольно улыбнулся.
- Только ноги свои холодные ко мне не прижимай,- буркнул он, устраиваясь поудобней. Фарамир с готовностью кивнул и свернулся у него под боком.
Уже через несколько минут Боромир услышал, как дыхание брата выровнялось, и он заснул. Сам же юноша еще долго лежал, не в силах сомкнуть глаз, прислушиваясь к звукам спящего города за окном, безотчетно боясь, что вот-вот тоже услышит ужасный визг из сна Фарамира.
Но ночь текла своим чередом.
***
Утро выдалось прозрачным и морозным. Снег за ночь не выпал, но его приближение ощущалось в воздухе особой тонкой свежестью, и город замер в ожидании. Фарамир проснулся первым, и Боромира разбудило то, как он скрипнул входной дверью, стараясь уйти неслышно.
Юноша сел, протер глаза и взглянул на брата. Он не помнил, как заснул, и не знал, сколько проспал, но ощущение было такое, словно не спал вовсе. Фарамир замер на пороге, виновато посмотрел на брата в ответ.
- Я хотел уйти до того, как проснется отец,- пояснил он,- еще очень рано.
Боромир зевнул и потянулся.
- Ранняя пташка червячка получает,- сообщил он уверенно,- иди одевайся и выходи во внутренний двор. Если поторопимся, успеем к смене ночной стражи.
Боромиру очень нравилось следить за тем, как Стражи Цитадели менялись на посту – особенно после рассвета. Зрелище это было простое и рутинное, но не для юноши. Ему в нем виделся знак стабильности и уверенности, потому что ничего более почетного, чем охранять Белую Цитадель, представить было невозможно.
К тому же, если он вставал достаточно рано, чтобы успеть на рассветную смену, после ритуала можно было прибиться к ночной страже, отправиться с ними в казармы и там разделить с ними трапезу. В такие моменты Боромир чувствовал не только важность этой службы, но и собственную причастность к ней.
Фарамир к этим действиям самим по себе никакого восторга не питал, но вот за братом следовал всегда с удовольствием, особенно если тот приобщал его к чему-то настолько важному.
Они спустились во двор почти одновременно – Фарамир кутался в широкий, слишком большой для него меховой плащ, и на лице его не осталось ни следа ночного страха. От короткой пробежки по морозу щеки раскраснелись, частое дыхание облачками белого пара вырывалось изо рта. С легкой смесью удивления и отрады Боромир заметил, что брат прицепил к поясу деревянный короткий меч – видимо, чтобы сделать ему приятное.
Вместе братья спустились по узкой улице на нижний ярус. Оледеленая брусчатка почти звенела под подошвами их сапог. Город медленно просыпался, и на двух мальчишек, спешащих к воротам, никто не обращал внимания. Лавочники открывали ставни и выставляли товар, откуда-то из-за домов вдоль улицы слышалось негромкое пение и смех. Люди приветствовали друг друга, и город был ничуть не похож на тот, что привиделся Фарамиру накануне. Но уже через несколько минут Боромир стал замечать, что брат опасливо оборачивается, время от времени бросает тревожные взгляды через плечо и даже тянется к рукояти деревянного меча.
Под видом того, что брусчатка слишком скользкая, и чтобы не дать ему растянуться на ней, Боромир взял брата за руку. Тот отчаянно вцепился в его ладонь и сразу заметно успокоился. У самых ворот они замедлили шаг. Недавно взошедшее солнце уже золотило камни городских стен, и у входа в город царила суета и суматоха. Боромир уверенно двинулся к самой стене, к тому месту, где смену караула было видно лучше всего. Он помог Фарамиру взобраться на небольшую приступочку, чтобы тот мог смотреть за высокое ограждение, не становясь на цыпочки не подпрыгивая. Фарамир, впрочем, предпочитал со своего места обозревать окрестности, смотреть на въезжающих и выезжающих из ворот, а не следить за торжественным маршем стражи.
Белое знамя наместников, пронизанное холодными золотыми лучами солнца, развевалось над крепостной стеной, и, не обращая внимания на то, за чем предпочитал смотреть его брат, Боромир с восторгом поднял к нему глаза. Он слышал, как прозвучали трубы, возвещая конец ночной смены. Все спокойно – пели они – Минас-Тирит встречал новый рассвет, и мир снова радовался солнцу. Высокие, все как на подбор, стражи, облаченные в черное с серебром, двинулись по крепостной стене, чеканя шаг, а им навстречу подходила свежая смена. Боромир много раз мечтал о том, что он тоже когда-нибудь сможет возглавить отряд Стражи Цитадели, и это его будут приветствовать эти трубы. Пусть сейчас, когда враг был далек, и лишь отзвуки возможной войны доносились до Белой Башни, служба Стражей и была скорее формальной, это все равно был почетный караул. Каждый из этих воинов, служащих правителям Гондора, готов был положить жизнь, защищая родной город и край. И Боромир ощущал в себе силу тоже, если придется, пожертвовать всем. Он затаил дыхание, смотря за тем, как стражи отдавали друг другу честь.
- Смотри, кто это? – вдруг донесся до Боромира звонкий любопытный голос брата.
Он вздрогнул, словно вырванный из сладких грез, и обернулся к Фарамиру. Тот, перевешиваясь через ограждение и привстав на цыпочки, смотрел вниз, к воротам. И, подойдя ближе, Боромир успел заметить, как в них въехал всадник на большом гнедом коне. Одет он был в серую хламиду и высокую синюю шляпу, и был совсем не похож на гостя из соседнего с Гондором Рохана, но и ничего примечательного в нем не было. Однако Фарамир следил за ним, не отрываясь. Незнакомец. проехал по привратной площади и двинулся дальше, вверх, к переходу на верхний ярус.
- Наверно, какой-то путник с севера,- небрежно пожал плечами Боромир,- мало ли сейчас приезжает в Минас-Тирит.
Фарамир не ответил – он вдруг стал серьезен и сосредоточен, нахмурил брови, и выглядел больше не девятилетним мальчиком, а человеком гораздо старше и опытнее. Боромира кольнуло неприятное воспоминание о том, как брат ночью рассказывал о своем сне.
- Странно,- прошептал Фарамир, и голос его звучал также, как тогда.
- Идем,- поспешил разрушить наваждение Боромир,- а то все пропустим.
Фарамир тряхнул головой и посмотрел на него – было видно, что он с куда большим удовольствием отправился бы сейчас вслед за таинственным всадником, но потом мальчик улыбнулся и кивнул.
- Я есть хочу – просто ужас! – сообщил он,- нас же накормят?
***
Никогда прежде нога Боромира не ступала под эти темные своды. Он знал, что такое место в Цитадели есть, но интереса его оно никогда не вызывало. Ну что можно было найти полезного в библиотеке? Только пыль, мышей и старые книги. Их отец время от времени ходил в книгохранилище и поводил там долгие часы, но Боромир полагал, что такова участь правителя, и когда наступит его черед править, тогда он и займется изучением старины.
И если бы не Фарамир, так бы оно и было.
После завтрака братья вернулись ко дворцу – как раз вовремя, чтобы увидеть, как большого серого жеребца уводят в конюшни, чтобы устроить на постой. Выходит, всадник, привлекший такое внимание Фарамира, приехал к наместнику, и Боромир удивленно посмотрел на брата.
- Как ты узнал? – спросил он.
- А я и не знал,- пожал тот плечами. Такое совпадение, кажется, и его самого привело в замешательство,- я просто заметил его – и все. Даже не знаю, почему заметил.
- Сейчас узнаем,- Боромир сдвинул брови и решительно двинулся к конюшему, который успел уже передать жеребца из рук в руки мальчишке, распорядившись задать коню корма,- Хитион! – позвал Боромир, и мужчина обернулся на зов.
- Приветствую сыновей наместника,- с должной почтительностью поклонился конюший,- желаете покататься?
- Чью это лошадь только что отвели в стойло? – требовательно спросил Боромир, проигнорировав его вопрос. Хитион нахмурился. Фарамир выглядывал из-за спины брата, не желая вмешиваться, уверенный, что вот сейчас Боромир все выяснит, и все встанет на свои места.
У конюшего, однако, был такой вид, будто он не знал, как ответить
- Это гость правителя,- проговорил он туманно, четко давая понять – за подробностями братьям лучше обратиться к кому-нибудь другому.
Самых важных гостей наместник Денэтор имел обыкновение принимать в тронном зале у ступеней королевского трона. Лично он разговаривал лишь с теми, чье дело было достаточно срочным, чтобы с ним не могли разобраться помощники или советники. Но в совсем уж исключительных случаях наместник принимал посетителей в собственном кабинете, куда в обычное время даже его сыновьям ход был заказан. Сейчас, как узнали братья, был как раз такой случай. Отец остался наедине с гостем, отгородившись от всех крепкой дубовой дверью. Это было совсем уж странно.
Раньше такой прием от Денэтора получали лишь правители иных регионов или соседних стран. Этот же путник не походил видом даже на знатного вельможу, не то что на князя или короля.
- Может, это шпион? – шепотом предположил Боромир, когда они с Фарамиром спрятались неподалеку от дверей отцовского кабинета, скрытые от взоров стражи. – прибыл с какой-то важной информацией с юга или с запада. Говорят, оттуда надвигается тень…
- Шпион бы не въезжал в главные ворота,- резонно ответил Фарамир,- и не привлекал бы к себе столько внимания. Он бы прибыл под покровом ночи…
- Ты прав,- согласился Боромир, напряженно морща лоб. Туман тайны, окутывающий странного посетителя, становился все гуще, и теперь старшему юноше и самому ужасно хотелось разузнать – кто же это и зачем он приехал.
Сидеть в засаде, однако, было довольно скучно. Коридор был пуст, если не считать время от времени появляющихся стражников. Дверь отцовского кабинета оставалась закрытой. В сознании четырнадцатилетнего юноши, который вообще не любил сидеть на одном месте, прошло несколько часов, хотя на деле солнце не успело еще подняться над городскими стенами в зенит. Ноги у Боромира затекли, плечи ныли от неподвижности. Фарамир же, как он заметил, вел себя куда более мужественно. Младший брат с очень серьезным видом не сводил с двери кабинета взора. Вот уж из кого получился бы хороший разведчик – подумалось Боромиру, и он ощутил неожиданную волну нежности и улыбнулся.
- Может, вернемся позже,- предложил он тихо,- а то можно тут и до вечера просидеть.
- Шшш,- неожиданно ответил Фарамир, взглядом указывая на дверь. Та неторопливо распахнулась, и на пороге возник сперва отец, а потом незнакомец в сером одеянии. Со своего места Боромир мог хорошо его рассмотреть – это был крепкий и высокий старец с длинной седой бородой и благородным лицом – в таком едва ли можно было заподозрить лиходея или даже шпиона. Он сказал что-то Денэтору, слов было не разобрать, но юноша заметил, что лицо отца было хмурым и неприветливым. Он медленно кивнул, и незнакомец двинулся по коридору в сторону притаившихся мальчиков. Наместник же снова скрылся за дверью.
Высокий старик шел медленно, но походка его ничуть не выдавала его возраста. Она была упругой и уверенной, незнакомец едва опирался на свой посох, словно он служил для чего угодно, но только не для удобства ходьбы. Старец приближался, и оба мальчика буквально вжались в стену, боясь быть раскрытыми. Но гость прошел мимо их укрытия, даже не взглянув в ту сторону.
Фарамир подождал, пока шаги его смолкли дальше по коридору и потянул Боромира за руку.
- Идем! – громко прошептал он с азартом,- уйдет же!
Боромир был вовсе не уверен, что ему хочется следовать за таинственным стариком. Игра вдруг утратила для него изначальный интерес. Незнакомец выглядел как один из тех гостей, кого могли бы принимать у подножия трона. Но вместе с тем было в нем что-то более глубокое, непознанное, и юноше, казалось, совершенно не хотелось соваться в эти глубины.
Фарамир же напротив, пылал энтузиазмом. И Боромир последовал по коридору только ради него. После вчерашнего происшествия, следы которого сохранились в поведении брата и до сих пор, юноше не хотелось расстраивать младшего. Если тому охота была проследить за незнакомцем, так тому и быть. Иных планов на утро у них все равно не нашлось.
Они крадучись, но не слишком, чтобы не вызывать подозрений у встречных, пошли следом за старцем. Тот вышагивал неторопливо, что-то бормоча себе под нос, не глядя по сторонам, будто коридоры цитадели были хорошо знакомы ему, и он точно знал, куда свернуть на каждом следующем повороте. Следить за ним было совсем нетрудно – гость не обращал никакого внимания ни на что вокруг, и лишь у выхода во двор он остановился и взглянул в высокое, заточенное между стен, небо. Солнце застилали теперь легкие сероватые облака. Ветер усилился. Похолодало. Старик постоял немного в тени стены, похожий на статую из серого мрамора. Фарамир и Боромир следили за ним из-за угла, и когда он наконец ступил во двор, выждали немного, чтобы он их не заметил.
- Он идет к библиотеке,- уверенно прошептал Фарамир, и Боромиру, который прежде в книгохранилище ни разу не бывал, отчего-то стало жутковато. Ужасно захотелось повернуть назад, увести брата в оружейную или на стрельбище, а то к внешней стене, найти им обоим занятие поинтересней и побезопасней слежки за таинственным гостем.
Но Фарамира с его пути свернуть было не так-то просто. Он решительно побежал через двор – так стремительно, что Боромир едва поспевал за ним.
В тень хранилища они ступали, держась за руки. У самого входа Фарамир вдруг оробел, вцепился в ладонь брата, и было видно, что дальше идти он не отваживается. Боромир почувствовал, интуитивно понял, что его останавливает. Надвигающаяся тьма и оглушительная тишина из видения Фарамира. Здесь эти образы становились почти осязаемыми и до ужаса реальными.
На Боромира, однако, страх младшего брата повлиял противоположным образом. Так было всегда – он был старшим братом, и рядом с Фарамиром должен был оставаться отважным и сильным – никак иначе. Вот и теперь, чувствуя, что нерешимость отступает, Боромир, не выпустив руки мальчика, переступил порог библиотеки и двинулся вперед,
Тяжелые каменные стены принимали их неохотно. Хранитель библиотеки проводил братьев тяжелым взглядом, но не остановил. В коридоре пахло пылью и горящим маслом – факелы светили неровно и отбрасывали причудливые длинные тени. Фарамир шел на заплетающихся ногах. Он явно стыдился собственного страха, а потому и не думал отступать или останавливаться. Но ладонь его в руке Боромира стала холодной и влажной.
- Все в порядке,- прошептал Боромир,- я с тобой.
Фарамир глянул на него, и в очередном сполохе факела показалось, что лицо его иссечено неровными шрамами. Боромир попытался справиться с этим жутким видением, но окружающая тишина начинала давить на уши и нервы, и юноша почувствовал, что вот-вот вынужден будет повернуть назад.
Они свернули из главного коридора в зал хранилища, который был освещен куда лучше. Здесь один за одним громоздились шкафы со старыми фолиантами, а воздух был удивительно прохладным и сухим. Звук шагов тонул в густой тишине. Боромир потянул брата в сторону – за один из шкафов. Из дальнего конца помещения доносился шелест страниц.
Фарамир послушно спрятался и прижался к брату. Нужно было выглянуть и посмотреть, кто там – хотя Боромир уже почти забыл, зачем вообще они преследовали гостя. Сейчас, оказавшись в этом зале, он снова вспомнил слова брата.
…а потом я услышал визг…
Медленно и осторожно Боромир придвинулся к дальней стенке шкафа и выглянул из-за нее. В противоположном углу за столом спиной к ним сидел серый незнакомец. Он снял свою шляпу, и седые волосы рассыпались по широким плечам. Голова была склонена над каким-то свитком, и еще множество их было разложено вокруг него на столе. Высокая свеча давала ровный желтый свет, и в этом обители тишины и пыли казалась благословенным светочем. Боромир вдруг враз успокоился.
- Что там? – прошептал Фарамир, и Боромир отодвинулся от края, снова прячась за шкафом. Он открыл было рот, чтобы ответить, но внезапно над их голова раздался громоподобный голос.
- Доброе утро тем, кто скрывается в тенях.
Боромир вздрогнул и отпрянул. Старец, только что склонившийся над свитком за столом, стоял теперь над ними, уперев руки в бока и улыбаясь. Несмотря на неясное освещение, улыбка его выглядела доброжелательной и светлой, а глаза – внимательными и ясными, полными мягкой лазури.
Фарамир, прижавшийся было к брату, готовый спрятаться за его спиной, заговорил первым.
- Простите нас, - сказал он учтиво,- мы не хотели нарушать ваш покой.
- Хотели, еще как хотели,- в тоне старика слышался подавляемый смех,- то есть твой-то брат не очень хотел, Фарамир, сын Денэтора. А ты – явно буквально рвался нарушить мой покой и уединение, правда?
Фарамир пристыжено опустил глаза, и Боромир раздраженно выступил вперед.
- С чего вы взяли, что нам нужны вы? – спросил он с вызовом,- это библиотека Цитадели, и сюда может ходить, кто угодно.
- Кто угодно, но часто ли ты бывал здесь, Боромир? – осведомился старец,- к тому же, если не я был вам нужен, то зачем следить за мной с самых главных ворот?
- Это все моя вина,- откликнулся Фарамир до того, как Боромир успел ответить первым,- я не знаю, почему решил пойти за вами. А мой брат просто следовал за мной, чтобы защитить, в случае чего.
- Вам не понадобятся ни защита, ни извинения,- покачал головой старец,- иногда, юный Фарамир, сердце видит глубже и яснее, чем глаза. И твой взор со временем станет проницательней и острее, чем у многих мудрых. Ты уже сейчас видишь больше, чем пока что можешь понять.
Боромир заметил, как взгляд старика на мгновение стал серьезным и пристальным. Он изучал Фарамира так, словно хотел допытаться у него о чем-то, проникнуть ему в душу, но мальчик спокойно выдержал этот взгляд.
- Мое имя Митрандир,- наконец старец снова едва заметно улыбнулся,- и я рад знакомству с вами обоими.
Боромир, который особой радости не испытывал – старик вызывал в нем странное тревожное чувство, объяснить которое юноша не смог бы, даже если бы попытался – буркнул что-то в ответ. Фарамир же вежливо поклонился, а потом с любопытством спросил:
- А что вы читали? Здесь столько книг, и иногда я думаю, как здорово было бы прочитать их все!
- Долгое путешествие начинается с первого шага,- склонив голову к плечу, ответил Митрандир,- или с первой страницы. И я помогу вам сделать это первый шаг,- он перевел взгляд на Боромира,- если это та дорога, по которой вы хотите пройти.

@темы: Властелин колец

---

И о работе.

"Ниажиданно" в очередной раз пригласили к 1-3х летним детям преподавать английский. На это мне бы хотелось ответить словами Торина до встречи с Гэндальфом:

И добавить от себя: НО не работать с младенцами.
Кому вообще приходит в голову обучать годовалых детей английскому языку? И кто так внимательно читает мое резюме, где написано "никаких детей до 16"?..

@темы: учу

---

Понедельник.

Уж не знаю, что на меня влияет - общее настроение большинства моих знакомых, финансовые проблемы (хотя они вечны, чего уж там), весна (ой, солнышко! Хорошо-то как! А... нет, показалось) или что-то более экзистенциальное, но уже хз какой день пребываю в полнейшем эмоциональном раздрае. Хочется то убивать, то обнимашек, то в темный угол к паукам, то лихорадочной социальной активности. Безусловно, это вещь проходящая, и нельзя просто так взять и решить не обращать внимания на жизненные неурядицы и придерживаться этого принципа вечно. Всегда - рано или поздно наступает момент, когда силы заканчиваются, и ты остаешься один в темном лесу, и ори - не ори, никто не услышит.
Поэтому, вместо того, чтобы саботировать работу и хамить ученым, лучше повешу чего-нибудь эстетически приятного.

@темы: boys don't cry

---

Из Мордора с приветом.

Можно два месяца года не подпускать проблемы и неурядицы близко к собственному эмоциональному фону, не поддаваться унынию и нервяку, а потом одна-единственная мелочь, которая тебя даже не касается, выбивает тебя из колеи, и находить силы на поддержание внутренней гармонии становится очень сложно.
Но я работаю над этим. В связи со вчерашней сказочкой повешу картину, которая мне ужасно нравится (не 20 и 15, конечно, но все равно))


А, меж тем, закончили читать Властелина Колец. И снова все как в первый раз. Волшебная все-таки книга, за всю жизнь я другой такой не встречала. Мало того, что всякий раз она вызывает во мне первозданные переживания, и каждый эпизод трогает, как впервые. Так это еще и одна из тех книг, которую хочется начать перечитывать, едва закончив.
Впереди Сильмариллион, и я надеюсь, что впечатление десятилетней давности не испортит мне новое)

@темы: Властелин колец

---

Курлы.

Нельзя просто так взять и ничего не писать целую неделю.
Я решила - раз уж есть сайд-стори про эльфов, то и про человеков можно написать.
В этой истории - немного про юность Боромира и Фарамира, психоз Денэтора и королевский трон.

Big boys - big toys

Весна запаздывала. Днем и ближе к вечеру ветер уже пах влажной просыпающейся землей и дымом далеких костров, но по утрам воздух был прозрачным и ледяным, как в середине зимы. Он щипал щеки и жег в груди при каждом вдохе, вырываясь на выдохе обратно облачками белого пара. Холод делал утреннюю тишину звенящей и всепоглощающей, и каждый звук, казалось, разносился на много миль вокруг.
В просторном внутреннем дворе Цитадели под ногами хрустели замерзшие за ночь лужи и удары металла о металл отражались от тяжелых серых стен.
- Ноги ровнее, не приседай! – резкий отклик растворился в ледяном безмолвии камней, не вызвав эха,- локоть выше и рукоять держи крепче, это же меч, а не лютня.
- Да я стараюсь! – в голосе Фарамира слышалась плохо скрываемая обида, хотя, скорее всего, на самого себя. В конце концов, ему было больше не десять лет, а в нынешние неспокойные времена умение держать меч правильно становилось чуть ли не самым важным из всех.
- Мало стараешься,- Боромир крутанул собственный клином вокруг ладони, словно на него были обращены сейчас глаза не только младшего брата, но и восхищенной толпы, готовой славить подвиги своего воеводы. Не то чтобы он был из тех, кто любил рисоваться, но Боромир точно знал, в чем он хорош и что получалось у него почти играючи, и принимать похвалы за это он не считал зазорным. Сейчас, однако, красоваться было не перед кем – к уважительным, иногда даже восхищенным взглядам брата он вполне привык. И сейчас было совершенно не до того.
Кроме того, его движения Фарамир, кажется, даже не заметил – он расстроено смотрел на собственные руки, стараясь понадежней перехватить рукоять тренировочного меча, словно прикидывал про себя, что нужно сделать и как встать, чтобы не получать больше сердитых окриков. Боромиру стало даже немного стыдно, хоть он и знал, что все, что он делал сейчас, делалось во благо младшего брата.
- Ладно,- сказал он примирительно,- давай еще разок, внимательней.
Фарамир с готовностью кивнул – он всегда очень чутко реагировал на изменения тона и настроения собеседника, и сейчас, конечно, почувствовал, что Боромир хочет подбодрить его, хоть и не говорит этого прямо. Он принял оборонительную стойку, поднял меч. Всего несколько выпадав, лязг металла, и тренировочный клинок Фарамира отлетел в сторону. Юноша дернул рукой – на тыльной стороне ладони остался красный след от удара. Боромир, не ожидавший ничего подобного, откинул свой меч и бросился к брату.
- Прости,- выпалил он,- я не хотел так сильно. Больно? Дай посмотреть.
Фарамир поднял на него глаза и поспешно прижал ушибленную ладонь к груди.
- Все в порядке,- отозвался он, явно стараясь не морщиться от боли,- я недоглядел, пропустил удар. Давай еще разок?
Боромир с сомнением посмотрел ему в глаза – он точно знал, как это неприятно пропускать такие вот удары – рука после них могла распухнуть и перестать слушаться. Но упрямство младшего брата ему было по сердцу – в мальчишке чувствовался внутренний стержень, характер, который за внешностью Фарамира и его вежливыми деликатными манерами разглядеть было сложно. Сейчас проще было согласиться, чем унизить его отказом и предложением сходить к лекарю – если станет худо, Фарамир сможет решить это и самостоятельно, в его ответственности сомневаться не приходилось. А пока же нужно было просто позволить ему проявить стойкость.
- Ладно, последний заход,- великодушно ответил Боромир,- я проголодался.
Фарамир быстро сбегал за отлетевшим в сторону мечом и, чуть поморщившись, сжал его в руке.
- На этот раз – ты нападай,- подбодрил его Боромир. Брат сдвинул брови так, словно это могло помочь ему сделать удачный выпад, и двинулся на старшего.
Две высокие фигуры в тени древних белокаменных стен Боромир заметил первым. Они появились беззвучно, словно материализовались прямо из леденящего воздуха. Отец смотрел на них с братом, чуть склонив голову к плечу, прищурив глаза и поджав губы – его обычный оценивающий взгляд, пробиравший до костей даже тех, кто привык к нему. Гость стоял чуть дальше, за его плечом, и под широкими полями островерхой шляпы его лица было не разобрать.
Фарамир резко двинулся вперед, нанося рубящий удар – клинок просвистел в воздухе, и Боромир легко отразил эту атаку, но встречный маневр проводить не стал.
- Достаточно,- сказал он, всем своим видом показывая, что не заметил появления зрителей. Фарамир, стоявший к ним спиной, непонимающе воззрился на брата. Тот серьезно кивнул, будто в подтверждение своих слов,- перед завтраком немного потренируемся в стрельбе.
Фарамир удивленно поднял брови. Он знал, что в стрельбе из лука Боромир был не особо хорош – они оба это знали. Ему не хватало терпения чтобы прицелиться и скорости, чтобы пускать одну стрелу за другой. Старший брат предпочитал сходиться с противником лицом к лицу, стрелы же считал оружием, безусловно, полезным и действенным, но не таким эффективным, как верный меч в надежной сильной руке. Совсем иначе дело обстояло с Фарамиром – он в стрельбе из лука даже в свои неполные пятнадцать лет не знал себе равных. И сейчас он почти мгновенно догадался, почему Боромир так поспешно решил сменить занятие. Юноша опустил меч и обернулся. Ни отец, ни его спутник не шелохнулись – это было частью представления, и Денэтор явно ждал, что же будет дальше.
- Хорошо, как скажешь,- поспешил согласиться Фарамир. Боромиру было хорошо известно, насколько высоко брат ценит отцовскую похвалу, еще более долгожданную из-за того, что такую редкую. Иногда старшему брату казалось, что Денэтор нарочно не обращает внимание на заслуги Фарамира, но с чем это было связано, Боромир не знал. Ему самому жаловаться здесь было совершено не на что. Кажется, с тех самых пор, как он научился ходить, не хватаясь за юбки матери, любое его достижение возводилось в ранг подвига. И иногда это страшно утомляло.
Боромир отложил свое оружие и подошел к брату. Похлопал его по плечу, демонстративно не глядя на отца.
- Ты сегодня молодец,- сказал он так громко, чтобы во всех концах тренировочной площадки его точно услышали. Фарамир посмотрел на него с благодарностью и коротко улыбнулся, кивнул и накрыл руку брата на плече своей рукой.
- У меня хороший учитель,- ответил он тихо, но совершенно искренне.
- Идем на стрельбище,- улыбнулся Боромир в ответ.
- Позже,- отец говорил негромко, почти в полголоса, но каким-то непонятным образом его голос расползся над площадкой, как клочковатый утренний туман. Он шагнул вперед, навстречу сыновьям, и оба они выпрямились, будто были солдатами, готовыми предстать перед командиром. Денэтор подошел к ним, перевел взгляд с одного на другого – на лице Боромира задержался немного дольше. – мне нужно поговорить с тобой, сын мой,- обратился он к нему.
Боромир заметил, что спутник отца, которого он, конечно, узнал, подошел следом за ним и остановился в шаге от Денэтора. Теперь он внимательно смотрел из-под полей своей шляпы на обоих братьев, и Фарамир, которого его визит радовал несказанно больше, чем Боромира и Денэтора, старался не таращиться в его сторону.
- Мы тренировались,- без капли враждебности, но очень настойчиво ответил Боромир. Разговаривать с отцом с глазу на глаз прямо сейчас ему совершенно не хотелось. Хотя бы потому, что он отлично знал, о чем будет этот разговор. С тех пор, как старшему сыну стукнуло двадцать лет, Денэтор задался целью устроить ему достойную партию. И никакие доводы о том, что двадцать лет – это совсем еще не возраст для женитьбы, а Боромиру больше хочется стать полководцем и защищать свою страну от врагов, чем беспокоиться о жене и детях, конечно, не действовали. Упрямство Фарамир унаследовал от отца, и, в отличие от него, еще не достиг в нем больших высот. Сейчас, как предполагал Боромир, Денэтор поведает ему об очередной невесте из Дол-Амрота или Лоссарнаха, девице достойной и воспитанной, а главное, тринадцатой дочерью после двенадцати сыновей. Ничего из этого ему было неинтересно. Он терпел это из уважения к отцу, и благодарил судьбу за то, что тот пока не начинал настаивать на немедленном браке.
- Продолжите позже,- холодно ответил Денэтор,- дело это не терпит отлагательств.
- Может, мы сначала хотя бы позавтракаем? – решил не сдаваться Боромир. Ему и правда не хотелось оставлять сейчас Фарамира. Тот прятал ушибленную руку за спиной, и поглядывал на брата с плохо скрываемой досадой.
Денэтор, кажется, неподчинения да еще на глазах у гостя терпеть был не намерен. Он сдвинул тяжелые брови.
- Идем со мной,- проговорил он тихо и почти с угрозой,- я не стану повторять дважды.
Боромир открыл было рот, чтобы ответить в тон отцу, но тут гость сделал еще один шаг к ним и остановился рядом с Фарамиром.
- Доброе утро, юноши,- обратился он к обоим братьям, и Боромир заметил досадливое выражение, промелькнувшее по лицу отца,- я надеялся, что ты, дружок,- гость улыбнулся Фарамиру,- составишь мне компанию в библиотеке, пока твои отец и брат заняты. Я почти уверен, что нашел один древний свиток, на который тебе полезно будет взглянуть.
Фарамир явно колебался, но в конце концов неуверенно кивнул.
- Конечно, Митрандир,- ответил он, снова взглянул на старшего брата и пошел вслед за волшебником.
***
В Чертоге Королей царил промозглый полумрак. Войдя вслед за отцом, Боромир поежился. Разгоряченный после утренних упражнений, он мгновенно замерз и жалел теперь, что не накинул плащ поверх рубахи.
Шаги гулко отдавались под сводчатым потолком. Отец шел молча в шаге перед Боромиром, опустив голову, и впервые юноша заметил, что широкие плечи Денэтора заметно поникли – он начал горбиться, чего прежде никогда не бывало. Все его фигура, казалось, осунулась и согнулась – Денэтор был еще не стар, но походка его едва уловимо стала похожа на походку старика. Это было неприятное наблюдение. При всем своем недовольстве некоторыми поступками наместника, Боромир любил и уважал отца. Тот был для него примером и опорой, как бы несправедливо ни поступал иногда с младшим сыном.
Денэтор остановился у ступеней королевского трона. Боромир застыл в шаге от него, не нарушая молчания. Отец несколько долгих секунд стоял, не поворачиваясь, будто раздумывал – стоит ли сесть в кресло наместника. Наконец он медленно опустился в него, и теперь Боромиру стало наконец видно лицо отца.
В тяжелом сумраке неосвещенного чертога черты его лица казались смазанными и нечеткими. Глубокие тени залегли под глазами, от носа вниз к подбородку опускалась глубокая складка, которой Боромир прежде не замечал. Сейчас, когда отец сидел перед ним, превратившись вдруг в глубокого старца, юноша понял, что разговор, кажется, пойдет не о новой невесте. Отец молчал, и Боромир чувствовал себя все более и более неуютно. Он был теперь маленьким мальчиком, провинившимся и теперь ждущим наказания за проступок. Юноша неуверенно переступил с ноги на ногу. От сумрачного холода или от тяжелого взгляда отца он почувствовал, как по коже идут мурашки.
- Ты стал совсем взрослым,- неожиданно заговорил Денэтор. Глаза его смотрели, кажется, мимо Боромира, куда-то ему за спину, где в полусвете высились каменные изваяния королей древности. Боромир неуверенно пожал плечами, не зная, стоит ли отвечать на подобное заявление. – ты – мой наследник. Моя надежда,- продолжал, меж тем, Денэтор,- надежда всей нашей страны.
- Не я один,- ответил Боромир. Он любил похвалу, особенно заслуженную, но от этой ему стало не по себе,- у Гондора много достойных сынов. А у тебя – двое.
Денэтор, кажется, пропустил его слова мимо ушей. Боромир не представлял, как можно было так состариться за такой короткий срок – кожа отца была болезненно бледной, а в глубоких темных глазах плескалась усталость. Давно ли юноша внимательно вглядывался в лицо отца? Боромир не мог вспомнить, но перемена, замеченная сейчас, настораживала его.
- Тревожные вести приходят с севера,- продолжал Денэтор, и Боромир подумал, что все наконец становится на свои места. Наместник никогда не испытывал восторга от визитов Митрандира, и теперь, вероятно, маг привез с собой тревожные известия. Война была вокруг них, она была фактом жизни, таким же неизбежным, как зимний холод или наступление старости. Они научились жить с ней, научились видеть глубже и дальше, но при этом – сосредотачиваться на том, к чему можно было прикоснуться, что еще оставалось за границами войны. Но сейчас, вероятно, что-то произошло, и Митрандир приехал, чтобы сообщить об этом.
- Враги готовят наступление? – спросил Боромир. Он был уже достаточно взрослым, чтобы вести армию в бой – по крайней мере, сам о себе он думал именно так. И в нем давным-давно поселилась мечта о ратных подвигах и немеркнущей славе. В своих мыслях Боромир был Первым Стражем Цитадели, отважным защитником города, воином Гондора, ведущим войско к победе над неприятелем. Он знал, что так все и будет, но сейчас, кажется, будущее наступало раньше, чем юноша мог себе представить.
- Враги наступают и отступают,- ответил Денэтор, и вспыхнувшая надежда в Боромире погасла в миг,- и буревестники могут каркать, сколько им вздумается. Наши границы надежно охраняются, и наши воины не знают себе равных, и укрепятся еще больше, когда к ним присоединишься ты… но речь не об этом.
Денэтор поднял глаза, и взгляд его устремился вверх, по мраморным ступеням, Боромир понял, что отец смотрит на пустой трон, возвышавшийся над ним.
- Митрандир ничего не говорит прямо, как и всегда. На этот раз он приехал безо всякой на то причины. Или по крайней мере, сказал так,- было слышно, что Денэтор готов был вот-вот презрительно рассмеяться.
Боромир пожал плечами.
- Может, он и правда приехал в поисках древнего свитка в библиотеке,- предположил он. Визиты Митрандира его ни капли не занимали. Приезжая, волшебник обычно либо проводил время за долгими беседами с Денэтором, либо в пыльных залах хранилища. Кто на самом деле радовался этим визитам, так это Фарамир. Тот был спутником Митрандира по его путешествиям за знаниями, с самого детства. После того, как волшебник уезжал, Фарамир и брата пытался приобщить к обретенной мудрости, но Боромиру это было совершенно неинтересно. Если, конечно, пыльные свитки и пожелтевшие страницы книг не рассказывали о сражениях былых времен, когда настоящие герои совершали настоящие подвиги.
Денэтор покачал головой.
- Но я прозреваю дальше, чем он думает. Я вижу его самого насквозь,- проговорил он, и от улыбки, появившейся на тонких губах отца, Боромир невольно снова поежился,- он приехал посмотреть на то, как я управляю страной, и каких наследников воспитываю.
- Ну тогда, полагаю, нам нечего скрывать,- ответил Боромир, стараясь прогнать странное наваждение. Может, Митрандир и говорил загадками и недоговаривал многое, но отец его сейчас вел себя еще более странно и загадочно,- ты правишь мудро и справедливо. И наследники твои оправдывают ожидания.
Денэтор окинул сына изучающим взглядом.
- Подойди, сын мой,- сказал он, и Боромир приблизился к подножию трона. Денэтор смотрел на него снизу вверх внимательно и пристально, и юноша выдержал этот взгляд. – сколько нужно лет и сколько заслуг, чтобы наместник получил право зваться правителем, а не охранником, приглядывающим за пустующим местом?
Боромир не был уверен, что должен отвечать на этот вопрос. Подобные мысли посещали и его, но думать об этом всерьез он не решался. Все знали, что их род не имел права носить корону, в руках наместников была власть над Гондором, но каждое новое поколение получало от предыдущего знание о том, что живут и правят они в надежде, что однажды истинный король займет свое законное место, освободив их от обязанностей и клятв. Боромир считал это несправедливым, но помалкивал. Денэтор был достойным правителем – мудрым, сильным и справедливым, и от него подобные размышления юноша слышал впервые.
- Я думаю, не в нашей власти это решать,- наконец ответил он нейтрально.
- Не в нашей,- повторил Денэтор. Он медленно поднялся и теперь смотрел на сына в упор – взгляд его был тяжелым и пристальным. Боромир нахмурился. – на моем веку этого не случится,- наконец выговорил он и отступил на полшага. Поднял глаза к пустующему трону, потом вновь посмотрел на Боромира. – поднимись по этим ступеням,- велел отец.
Боромир воззрился на него в изумлении.
- Мне? Подняться на трон? – приказ этот казался невероятным – Боромир помнил, как в детстве пытался взобраться по этим ступеням, не понимая тогда, почему такое красивое широкое кресло пустует. И был крепко наказан за одну только попытку. А теперь отец фактически велел ему сделать это.
Денэтор кивнул. Боромир подавил в себе необоримое желание спросить «А что если кто-то увидит?..», но это было бы проявлением трусости, он прекрасно это понимал. Кроме того, в зале они были совершенно одни – стража осталась за дверью. Боромир отошел от кресла наместника и остановился перед первой ступенью.
Лестница вверх, к трону, вдруг показалась ему непреодолимо высокой, словно враз к ней прибавилась еще тысяча ступенек, а ноги стали неподъемными. Боромир сглотнул, сжал кулаки и решительно сделал первый шаг.
Гладкий мрамор прошуршал под подошвой сапога – глухой жалкий звук. Боромир устыдился собственной нерешительности. В конце концов, это всего лишь лестница и всего лишь кресло. Он не собирался водружать корону себе на голову и объявлять себя королем. Просто прихоть отца – ничего более. И он, как послушный сын, собирался ее исполнить.
Еще один шаг – Боромир поднялся всего на две ступени, но чувствовал себя сейчас так, словно смотрел вниз с крепостной стены на пятом уровне города. Он бросил поспешный взгляд на отца, тот смотрел на него сурово и выжидающе. Боромир поднял глаза и двинулся вверх решительней.
Еще пара ступеней. Он чувствовал, как все тело от каждого нового шага наливается уверенной силой – казалось, будь в этой лестнице и правда тысяча ступеней, Боромир пробежал бы их все, даже не запыхавшись. Еще шаг – он слышал, как вокруг него начинает колыхаться приветственными криками толпа. Только теперь все было не как в его прежних мечтах – на нем был не доспех воина, а мантия, и голову сжимал сверкающий венец. Толпа славила не воеводу, но короля. И от этого понимания в груди вдруг стало легко и щекотно, словно Боромир готов был закричать, рассмеяться и расплакаться одновременно.
Он остановился на верхней ступени и посмотрел на отца сверху вниз. Тот стоял в шаге от трона, заложив руки за спину, и улыбался так гордо, как, кажется, никогда не улыбался. Его лицо разгладилось и больше не было похоже на лик больного старца. Глаза светились торжеством и радостью, и Боромир почувствовал, как екнуло сердце. Всего одно движение, и он готов был опуститься на трон. Да, это ничего не значило для их страны, для народа и войска, для мира вокруг. Но для него, сына наместника, это значило бы очень многое. Он понял теперь, что хотел ему сказать отец, к чему он его подталкивал, и такое предназначение было волнительным и приятным. Боромир расправил плечи и выпрямился, глядя поверх головы Денэтора, поверх воображаемых голов подданных, прозревая пространство и время, в сторону древнего королевства, поглощенного пучиной. И сейчас он был одним из его королей, славным воином и мудрым правителем.
Но неожиданно иллюзия растаяла, как облачко пара. Боромир осознал, что стоит у трона в почти пустом зале и готовится совершить какое-то страшное святотатство. Дело было не в крови, текущей по его жилам, не в происхождении и не в словах отца. Дело было в нем самом, и осознание себя было сейчас оглушительно нежданным и четким. Боромиру было двадцать лет, и к этим годам похвастаться подвигами, за которые его могли бы славить в веках, он не мог.
Юноша перехватил удивленный и разочарованный взгляд Денэтора. Сделав над собой усилие, отвел глаза не сразу, но все же отвел. По ступеням Боромир слетел стремительно и, встав рядом с отцом, беззаботно улыбнулся.
- Я хотел бы отправиться к границам,- заявил он, теперь прямо глядя на Денэтора,- если будет на то воля правителя, я хотел бы возглавить один из пограничных отрядов.
Денэтор несколько мгновений молчал, хмурясь, потом все же кивнул.
- Думаю, время для этого настало,- сказал он с прохладцей, и Боромир почти услышал несказанное «для этого – да, но не для иного».
***
Боромир нашел его там, где и предполагал – в саду Палат Врачевания. Фарамир любил это место больше прочих в городе. В Минас-Тирите, среди каменной кладки и древних тяжелых стен садов было очень мало, и каждый раз Фарамир с радостью ездил в Итилиэн или Дол-Амрот ради того только, чтобы побродить по тенистым тропинкам меж разросшихся кустов и ароматов цветов.
В этот же сад весна еще не пришла – брат сидел на каменной скамье под высоким деревом, ветви которого только начинали покрываться липкими зеленоватыми почками. Он сосредоточенно подкручивал колки на массивной десятиструнной лютне, время от времени касаясь струн.
Боромир подошел к нему почти неслышно – брат поднял голову от своего инструмента лишь когда тот присел рядом на скамью.
- Ну как твои занятия? – начал Боромир беседу первым. Фарамир ухмыльнулся.
- Тебе ведь совсем неинтересно,- он не спрашивал – констатировал факт, и брату ничего не оставалось, кроме как признать его правоту. Он рассмеялся и развел руками, мол, свой долг он выполнил – задал вопрос. Фарамир рассмеялся следом. – Митрандир нашел свиток, рассказывающий об одном из королей древности. Но он ни с кем не воевал, так что едва ли тебе он понравится.
- А что – были и такие? – Боромир изобразил удивление. Память о разговоре с отцом всколыхнулась в нем смутным отблеском беспокойства, но тут же улеглась – рядом с Фарамиром он всегда был старим братом – уверенным, сильным, готовым прийти на помощь словом и делом. И демонстрировать свои сомнения и тревоги было не след.
- Представь себе,- Фарамир широко улыбнулся. Боромир знал – после общения с Митрандиром у брата всегда поднималось настроение. Младший брат тянулся к мудрости, которую иные руки и уста дать ему не могли. И Боромир догадывался, что это была одна из причин того, что Денэтор скептически относился к достижениям младшего сына. Тот больше слушало заезжего волшебника, чем родного отца. И иногда Боромир пытался намекнуть Денэтору, что отцовские уста были скупы и на знания, и на похвалы, но это было бесполезно.
- О чем вы говорили? – прямо спросил Фарамир, и Боромир под спокойным взглядом его не по-юношески мудрых серых глаз немного стушевался. Соврать Фарамиру было практически невозможно. Уже в таком юном возрасте он видел людей насквозь, хоть и оставлял по большей части свои знания о них при себе.
- О власти наместника,- ответил Боромир туманно, и тут же спросил, не давая Фарамиру возможности задать вопрос первым,- ты читал о королях Гондора? Что определяет их власть?
Фарамир нахмурился, и на мгновение Боромир испугался, что он спросит о причинах такого вопроса, но брат лишь пожал плечами.
- Происхождение и сила – духа и тела,- ответил он наконец,- но, насколько я понял, это не все.
Боромир сдвинул брови и молчал, глядя на брата. Тот явно подавлял в себе желание спросить «А что?», но вместо этого продолжал:
- Говорят, что истинный король Гондора не только великий воин. Он также великий целитель, и руки его способны исцелить самые страшные из недугов.
Боромир отвел взгляд и рассеянно кивнул головой.
- Все истории о героях описывают их так, словно они идеальны во всем,- заметил он,- я не знаю ни единой истории, где бы герой был подвержен сомнениям, боли или страху. Но ведь на самом деле таких людей не бывает.
- Может быть, ты просто мало читал,- улыбнулся Фарамир,- это правда, что легенды рассказывают нам о героях без страха и слабости. Но если заглянуть глубже…
Боромир поднял руку, и Фарамир замолчал. Он смущенно покрутил один из колков и вздохнул.
- Митрандир говорит, что грядет война,- проговорил юноша тихо-тихо,- не просто стычки и нападения, к которым мы привыкли. Настоящая война.
Боромир посмотрел на брата долгим серьезным взглядом. Тот не повернулся к нему, казалось, полностью поглощенный колками на своей лютне.
- Спой мне,- попросил Боромир.
Фарамир вскинул на него изумленный взгляд, потом скептически ухмыльнулся.
- Ты ведь ненавидишь, когда я пою,- напомнил он.
- Вовсе нет,- покачал Боромир головой,- я ненавижу песни, которые ты поешь. Спой что-нибудь, что мне нравится.
Фарамир неуверенно кивнул и устроил лютню на колене.
- Отец назначил меня командиром отряда, патрулирующим Броды,- вдруг на одном дыхании выдал Боромир, и рука Фарамира замерла над струнами,- играй,- попросил Боромир, опуская веки,- играй же.

@темы: Властелин колец

---

Доброе утро)

Пока я тут опять прокрастинирую, повешу приятных моему взору гифочек о том, что я делала на 8 марта (не Осгилиат отвоевывала, если что))

@темы: Властелин колец

---

Анализ рынка.

В связи с тем. что у меня много работы, прокрастинирую.
Походила по всяким сообществам по Толкиену и внезапно вспомнила, почему до сих пор я не замахивалась на Вильяма нашего Джона нашего Р.Р. Как все сложно в этом фандоме, это ж ужас. У Профессора в произведениях, как известно, как в СССР, секаса нет, но нет его и выше, как говорится. Ну, в основном) Я и не догадывалась, что в мире сохранились еще упоротые толчки (к которым я в юности относилась, грешна).
Зато меня ни капли не удивляет, что в мире существует столько фиков про Эовин, Фарамира и страпон.
Короче, поработав над своим гештальтом, я поняла, что останусь-ка в своей песочнице)

АПД: Поскольку за дайри я давно не платила, аватарка выпала случайно))

@темы: Властелин колец

---

Back to reality

Сегодня чувствую себя на работе, как тот самый орк, который ведет учет погибшим и утилизует их бляхи. Занятие сколько бесполезное, столько и бесконечное)
Доброе утро) Повешу-ка к этой ценной информации картинку с Таааа-айным убежищем)

---

О бюрократии и хтоническом Зле одной строкой.

Только что, составляя очередной реестр, обнаружила, что в нашем славном Университете девять проректоров.
Девять.

---

И вот этот день настал.

Полтора месяца лихорадочного психоза, толпящихся в голове идей и работы, которую и работой назвать сложно, и вуаля.
Начиная этот опус, я и подумать не могла, что он обратится историей на 50 тысяч слов. Но так уж случилось.
Спасибо, мой дорогой Котован, за эту историю, которую я, надеюсь, передала именно так, как ты себе ее представляла. И за то, что вместе со мной прошла этот путь до конца.
Последняя глава. и обещанный хэппи-энд.
Пойду отмечу это, наконец позавтракав)

Отплытие

- Теперь уже недалеко,- Леголас повернулся и подставил лицо теплому попутному ветру.
Они были в море уже так долго, что бросили считать дни. Но это не имело ровным счетом никакого значения - после стольких лет, проведенных в серой пустыне отчаяния, Леголас наконец ощущал в себе способность двигаться вперед. Он полюбил море, едва увидел его, и теперь оно было ему другом и союзником, ведущим к цели.
Из Минас-Тирита они с Гимли выехали вскоре после коронации нового государя Эльдариона. Путь их лежал прямо на север - ни гном, ни эльф не сочли нужным сворачивать куда-то по дороге. Гимли уже много лет как оставил родной Эребор, и там прощаться ему было не с кем. Леголас же все свои слова прощания уже потратил давным-давно. Они ехали почти той же дорогой, что когда-то пришли в Гондор вслед за Элессаром, но с тех пор места, по которым они проезжали, изменились до неузнаваемости.
- Если бы я все еще мог различать яркие краски и чувствовать мир также, как прежде, мне было бы жаль оставлять этот цветущий край,- проговорил Леголас, когда они пересекали границу Рохана. Бескрайняя степь простиралась до самого горизонта, похожая на волнующееся зеленое море. Воздух упоительно пах полевыми цветами и приближающейся летней грозой,- Тебе не грустно, друг Гимли, смотреть на всю эту красоту и знать, что видишь ее в последний раз?
Гимли, несколько раз надсадно кашлянув, рассмеялся.
- Тебе различать краски мешает скорбь, которую ты так и не смог победить, друг Леголас,- ответил он,- а мне - старость, которую победить не дано никому. К тому же, все эти красоты я еще давно готов был обменять на красоту той, к кому стремится мое сердце.
К подножию Амон Хена они подъехали глубокой ночью.
Лес стоял безмолвной стеной, и лишь шум течения Андуина нарушал ночную тишину.
- Ты уверен, что хочешь остановиться здесь? - спросил Гимли, когда Леголас спешился и помог другу спуститься на землю. Эльф огляделся, помолчал пару мгновений, потом уверенно кивнул. Прислушавшись к себе, он не почувствовал ни единого укола боли, ни единой волны горькой печали. Это было всего лишь место, которое за сто с лишним лет поросло новой травой, и даже следа крови того, кто здесь пал, не осталось.
- Я хочу послушать о той славной битве,- тихо ответил эльф, и Гимли сперва непонимающе посмотрел на него, потом кивнул.
- Я пока вздремну,- он устроился между широких корней дерева и завернулся в свой плащ,- что-то я устал...
Леголас услышал, как сиплое дыхание гнома выровнялось, когда он заснул, едва закрыв глаза, и лишь после этого шагнул в темную чащу.
Деревья здесь были молчаливы - много боли испытала эта земля, много крови напоило ее, а она, в свою очередь, питала этими соками темные стволы. И даже теперь, когда почти повсюду царили мир и порядок, эти леса могли лишь стонать от полузабытой фантомной боли.
Но из этих стонов, из этого обрывочного шепота Леголас сложил, как ужасную мозаику, историю о славной кончине своего единственного. Он падал, но поднимался - шуршали листья - он вырвал одну из стрел из груди и отбросил ее. Он сжимал свой меч, скользя по черной крови. Он задыхался, поднося к губам сигнальный рог. И когда его щит был пробит, а меч сломан, он и тогда не оставил борьбы, не сдался.
- Но потом он упал,- повторил Леголас едва слышно вслед за движением ветра в ветвях,- и больше подняться не смог...
Эльф вернулся из чащи на рассвете, и проснувшийся Гимли не заметил в его лице ни печали, ни боли. Леголас улыбался. Гном хотел спросить его, что же он такое услышал от деревьев, но передумал - весь день Леголас был словно не с ним. Он молчал, и взгляд его затуманенных глаз блуждал в краях, обычному взору невидимых.
После этой остановки, друзья нигде больше не задерживались надолго. Увядающий Лотлориэн Леголас проехал чуть ли не с закрытыми глазами. Он знал, что эта земля умирает, и не хотел видеть места, где был счастлив, такими. Гимли в Золотом лесу тоже охватила печаль. Эльф слышал, как спутник его старается скрыть всхлипы.
- Прости старика,- бормотал он, хотя Леголас ни о чем его не спрашивал - все и так было понятно,- здесь без нее все не то. Все не так. Вот уж воистину - с уходом эльфов, с этой земли ушло так много красоты.
- Но осталась красота иная,- мягко напомнил ему Леголас,- и родилась красота новая, пришло время иным поколениям строить там, где старое отжило свое. И здесь тоже встанет новый лес и придут новые хозяева, чтобы вырастить его.
- Хорошо, что нас не будет,- хмыкнул Гимли в бороду,- не могу себе представить, каково это - быть как камень посреди бурной реки. В пору пожалеть твоих сородичей, Леголас.
- Вода камень точит,- туманно ответил эльф,- и сородичи мои в большинстве своем помнят об этом и учатся с этим жить.
В Ривенделле путников встречали сыновья Элронда. Элладан и Элрохир, так и не уплывшие на Запад, с интересом слушали вести о жизни своей сестры, и когда Гимли закончил рассказ, один из братьев печально покачал головой.
- Каждый в ответе за собственный выбор,- сказал он.
- И каждый сам избирает свой путь,- подтвердил второй,- но все же неплохо, когда в этом пути есть, на чье плечо опереться.
Близнецы обменялись понимающими взглядами, а потом, до самого отбытия друзей, рассказывали Леголасу новости из Ласгалена, которые эльф теперь слушал с интересом, но так, словно ему рассказывали предания об иных землях, а не о бывшем доме, в котором Леголас провел большую часть жизни.
Распростившись с братьями, друзья двинулись дальше, и, когда они пересекли границы Ривенделла, Леголас начал замечать, что спутник его заметно сдал. Гимли держался мужественно, но было видно, что ему тяжело продолжать путь. Он часто засыпал, сидя за спиной Леголаса, кашлял с каждым днем все надсадней, в движениях его появилась болезненная грузность, которой не было еще тогда, когда они выезжали из Минас-Тирита.
- Подкосила меня это дорога,- признал однажды Гимли, когда они остановились на ночлег на границе Хоббитании,- прости, что обременяю тебя.
- Не говори глупостей, мой добрый Гимли,- улыбнулся ему Леголас,- нам осталось совсем немного.
- Совсем немного по суше и кто знает, сколько по морю,- Гимли рассмеялся, но на него тут же напал приступ кашля, и он долго не мог с ним справиться. Но будет об этом, мой добрый Леголас. Этот старый гном еще не совсем обессилел.
Той ночью, пока Гимли спал, кряхтя и ворочаясь, Леголас опустил руку на его горячий влажный лоб и просидел так до рассвета, прогоняя дурные сны и полночный жар. Утром гном проснулся отдохнувшим и даже полным сил. С твердой уверенностью, что у него еще достаточно времени, чтобы добраться до конца пути.
К Серебряным гаваням друзья прибыли к середине лета.
***
Корабль был маленький, но очень крепкий. Леголас, который ни разу в жизни не выходил в море на таком судне, обеспокоенно оглядывал его. Весь его опыт навигации состоял в том, что на Пеленнорское поле вслед за государем он приплыл на пиратских кораблях. Но тогда править кораблем ему не пришлось. Теперь же они с Гимли готовы были выйти в открытое море и отдаться на волю волн.
- Не страшись, Леголас Трандуилион,- напутствовал его Кэрдан Корабел, провожая друзей,- так же, как прежде учился ты слушать деревья, теперь научись слышать шелест волны. Море - не враг тебе. Позволь ему нести тебя также, как прежде носили верные кони. Слушай его, полюби его, разговаривай с ним, и пусть ветер ведет. А ты - следуй.
Леголас почтительно склонил голову. Он слышал, как над морскими волнами перекрикиваются чайки, и вспомнил вдруг слова, переданные ему Владычицей Золотого леса. Она напророчила ему это путешествие еще тогда, когда он блуждал в сером мире безмолвия. И теперь, наконец, ее предсказания сбывались. Он ступил на скрипучую палубу, и соленый ветер бросил в лицо ему горсть холодных брызг. Леголас закрыл глаза и вдохнул. Он вдруг вспомнил, как много столетий назад впервые сам вышел в лес.
Он был совсем крохой тогда - едва держался на ногах, и, чтобы стоять прямо, ему приходилось цепляться за полы одежд взрослых. Эльф помнил, как под его неуверенными тихими шагами зашуршала листва. Пальцы разжались, он стоял тогда сам по себе. "Не бойся" - тихий голос отца, и Леголас почувствовал, что не боится, и шагнул вперед.
Также и теперь он оставил страх на суше, отдаваясь легкой качке, песням волн и порывам соленого ветра. И когда корабль, отчалив, заскользил вперед, Леголас не оглянулся даже, чтобы увидеть, как за его спиной исчезает знакомый берег. Он теперь был во власти Моря, и Море вело его.
Уже через пару дней пути он стал замечать, как на борту эльфийского корабля начал меняться Гимли. Он ступил на палубу дрожащим стариком. Ноги его почти не слушались, каждый вздох давался с трудом и болью. Но стоило гному вдохнуть соленый воздух морского простора, как старость словно враз отступила. Он был все еще в ее цепких темных руках, но с каждым днем становился все крепче, а вскоре Леголас заметил, что волшебным образом седина гнома отступала тоже. Гимли теперь двигался уверенней, говорил громче, а вскоре так ловко научился управляться с парусами, словно всю жизнь проплавал в море.
- Может, и дотяну я до свидания с ней, как думаешь, друг Леголас? - спрашивал он шутливо, и Леголас смеялся, а соленый ветер уносил его смех за горизонт.
Море было упрямым, и в этом упрямстве чувствовалась сила природы, с которой совладать было нельзя, можно было лишь союзничать. И Леголас, поднимаясь на нос корабля, пел буйным волнам, и они стелились перед ним. Он пел непокорному ветру, и тот наполнял паруса. Он пел бесконечному пологу звезд, и они указывали дорогу.
Никто из них не считал дни - плавание продолжалось спокойно и ровно, хотя с каждым рассветом сердце Леголаса все больше трепетало. Он чувствовал, что приближается к цели. Водная гладь вокруг была все также необозрима, но ветер переменился - Леголас почувствовал это, выйдя однажды на палубу. Над темными спокойными водами разливался молочно-розовый рассвет, и в воздухе вдруг запахло дымом костров. Этот аромат был таким знакомым, таким волнующим, что Леголас бросился к носу корабля. Он вспомнил бесконечные ночи в походе, когда лишь огонь небольшого костра разгонял тяжелую ночную мглу, и вместе с этой памятью пришла другая. Леголас ощутил вокруг своих плеч тепло сильных ласковых рук, вместе с ароматом дыма вдохнул запах родного тела - разгоряченного страстью, он почти услышал у своего уха в шелесте волн голос, который хранил в памяти, и голос этот называл его по имени так нежно, как никто и никогда не называл.
- Мы приближаемся,- крикнул эльф появившемуся на палубе Гимли, а потом отвернулся к горизонту, прикрыв глаза ладонью от восходящего солнца, всмотрелся в туманную даль. Суши еще было не видно, но эльф знал - она там, за границей тумана, и его там ждут. Ждут так долго, что счет годам уже потерян.
- Смотри,- вдруг отозвался гном, указывая на белую точку далеко над поверхностью воды,- чайки! Похоже, ты прав, друг Леголас, мы подплываем.
***
Незнакомый берег был скалист и неприветлив. Морское течение занесло маленький корабль в окруженную горами бухту. Воды здесь были темными и матовыми, как обсидиан, и в воздухе растворялась торжественная тишина. Ветер смолк, и корабль остановился в паре миль от берега. Леголас вышел к борту корабля и посмотрел на него. Там из тумана, окутывавшего землю, выходил длинный деревянный причал, и на краю его, у самой воды, эльф заметил высокую статную фигуру. Незнакомец поднял руку в приветствии, и Леголас махнул в ответ. Они с Гимли спустили на воду шлюпку и, работая веслами, что было сил, направились к берегу. Взрезать густую черную воду было так тяжело, словно она не пускала их, но, чем ближе они подплывали, тем яснее из дымки проступала таинственная фигура. Это был человек - или человеческий призрак. На голову его был наброшен капюшон, но в неясном свете Леголас заметил, что под плотным темным плащом поблескивает золоченая броня, а у пояса видна рукоять меча. Когда они приблизились достаточно, чтобы слышать голос встречавшего, тот снова поднял руку.
- Дальше вам хода нет,- голос незнакомца был зычным и глубоким - таким было впору отдавать приказы и вести армии на смерть - подумалось эльфу. Он уверенно поднялся в шлюпке - она даже не дрогнула от его движения.
- Приветствую тебя, Хранитель Неушедших,- заговорил эльф, стараясь, чтобы голос его не дрожал. - мы прибыли сюда не затем, чтобы остаться.
В свитках, которые Леголас обнаружил в тайном хранилище Белой Цитадели, подробно описывалось, как нужно разговаривать с привратником, и сейчас эльф говорил уверенно и смотрел прямо, хоть и не мог видеть призрачных глаз.
- Твое имя известно мне, Леголас из Дивного народа,- ответствовал Хранитель,- но никто из твоих сородичей не может ступить на нашу землю, также, как никто из тех, кто живет здесь, не может ступать на землю Неумирающего края. Это земля мертвых.
Леголас затылком почувствовал, как Гимли вздрогнул от накативших на него холодных страшных воспоминаний. Они прошли вместе Тропой Мертвецов, и теперь снова встретились с воплощением смерти.
- Я пришел к тому, кто ждет меня здесь,- отозвался эльф,- я хочу лишь увидеть его и отпустить его душу с миром. Он в плену, и я пришел освободить его.
Хранитель некоторое время молчал.
- Что ты отдашь мне взамен? - спросил он наконец,- призвать душу из Чертогов Ожидания нельзя, пока место ее не займет другая.
Леголас на мгновение растерялся - об этом в свитке ничего сказано не было, и теперь он лихорадочно перебирал в мозгу, что может предложить Привратнику. С собой в дорогу он не взял почти ничего, кроме припасов и волшебного саженца. Но саженец олицетворял жизнь, и здесь, в мире мертвых, ему делать было нечего. Леголас открыл было рот, чтобы сказать, что у него ничего нет, но неожиданно поднялся Гимли.
- Я останусь,- сказал он твердо, и Леголас, пораженный, обернулся к нему. Гимли подмигнул другу и прямо и дерзко посмотрел на Хранителя,- мое имя должно быть тебе известно, Привратник.
- Известно,- подтвердил тот,- ты, Гимли, сын Глоина, великий воин, и, будь на то воля судьбы, причалил бы к этим берегам не как проситель, а как почетный гость. Но знаешь ли ты, на что соглашаешься?
- Как не знать,- пожал плечами Гимли, уверенно подняв руку, не давая Леголасу вмешаться,- я не затем так долго плыл сюда, а до того сохранял жизнь этого эльфа, чтобы теперь мы уплыли ни с чем. Пусть повидается с тем, за кем прибыл, а потом мы поменяемся обратно. Это ведь возможно?
И снова повисла напряженная тишина. Леголас перевел тревожный взгляд с друга на Привратника. Фигура призрачного воина подернулась рябью, он размышлял, но потом голова под капюшоном склонилась в согласном кивке.
- Чтобы остаться нетронутым смертью, ты, Гимли, сын Глоина, не можешь топтать эту землю дольше трех дней,- произнес он наконец,- на это время душа павшего воина может покинуть Чертог. Но если она не вернется в назначенный срок, ты останешься здесь навсегда.
- По рукам,- ответил Гимли, и, еще раз дрогнув, Хранитель исчез.
Леголас, задыхаясь от поднявшегося волнения, обернулся к Гимли.
- Я никогда не смогу тебя отблагодарить,- выпалил он, порываясь обнять друга, но тот деловито отстранился.
- Сможешь,- ответил он,- я ведь за тебя в ответе, парнишка. И когда все это закончится, мы вместе поплывем туда, где никто не умирает. А теперь - подсади-ка меня.
Они подплыли к пристани ближе, и Леголас помог гному выбраться из лодки. Тот, ступив на деревянный пирс, выпрямился, расправил плечи и, кажется, стал даже выше ростом.
- Эх, хороший здесь воздух,- проговорил он, глядя куда-то на вершины скал,- давно таким не дышал.
Леголас не успел даже моргнуть, как Гимли, сделав единственный шаг, исчез в тумане, и на месте его вновь оказался Хранитель. За его плечом высилась другая фигура, и сердце эльфа бешено забилось в груди. Он узнал этот наклон головы, этот разворот широких плеч, и хотя лица все еще не мог разобрать, он понял, кто перед ним.
- Три дня,- повторил Хранитель и тоже исчез.
Леголас помнил плохо, как помогал воину спуститься с пирса в шлюпку. Тело того было почти невесомым, и у эльфа никак не получалось заглянуть ему в лицо. .Он даже начал бояться, что это наказание за то, что Леголас так и не отважился по-настоящему проводить его в последний путь. Что если теперь они даже словом не смогут обменяться, что если фигура воина так и останется безмолвным призраком.
Леголас взмахнул веслами и направил шлюпку обратно к кораблю. Воин сидел безмолвный напротив него, понурив плечи, и Леголас не сводил с него тревожного взгляда.
Одно движение весел, другое - шлюпка скользила по черной воде, и тут эльф заметил, как постепенно - по мере того, как они приближались к кораблю - начали расправляться широкие плечи, голова поднялась, и когда они достигли борта корабля, темный капюшон упал с нее. Дрогнули бледные веки, и взгляд знакомых серых глаз остановился на лице эльфа.
Леголас не смог сдержать накативших слез. Боромир смотрел на него, будто не узнавая, будто не веря собственным глазам. Но это наваждение длилось всего пару секунд, потом гондорец вздрогнул, словно просыпаясь, и улыбнулся.
- Ты пришел,- проговорил он.
***
Все опасения Леголаса не подтвердились - он боялся, что Боромир останется безмолвным и бестелесным, но в момент, когда он бросился гондорцу на шею, прямо в шлюпке, стало понятно, что это не так. Сильные руки обняли его, прижали отчаянно крепко.
- Осторожней,- произнес знакомый, чуть насмешливый голос,- лодку перевернешь.
В безумной горячке встречи Леголас не помнил, как они очутились в каюте, как на скрипучих досках узкой койки Боромир знакомыми уверенными движениями избавлял его от одежды. Эльф боялся, что тело его единственного будет покрыто бесчисленными ранами от убивших его стрел, и раны эти будут кровоточить. Но грудь гондорца оказалась гладкой, словно он за всю жизнь не пропустил ни единого удара.
Тело вспоминало все с упоительной быстротой. Губы, столетие не знавшие поцелуев, безошибочно находили губы Боромира, и поцелуй был на вкус таким же, как Леголас помнил. Горячее дыхание обжигало кожу на шее, где раньше цвели следы страсти, и теперь гондрец оставлял новые, рыча от нетерпения. Леголас позволил себе отчаянно стонать под его ласками, комкая простыни, и когда первая разрядка накрыла его с головой, эльфу показалось, что, стоит открыть глаза, и над ним расцветет звездами бархатное небо Лотлориэна. Пока тело его содрогалось от наслаждения, Леголас слышал мелодичный звон золотых листьев, и губы его едва слышно шептали сбивчивые признания.
Он отдавался Боромиру, словно в первый раз - без остатка, стирая из собственной памяти все годы, проведенные в сером мареве пустоты. Больше не было бесконечных дней, потраченных на поиск новых целей. Не было осколков жизни, которые Леголас отчаянно пытался склеить. Не было ничего, лишь ощущение целостности, гармонии и принадлежности, которые Леголас боялся, что утратил навсегда. Его единственный был с ним, и больше ничего не имело значение.
Когда первая волна страсти схлынула, и они немного упокоились, рука в руке эльф и человек поднялись на палубу. Берег Чертогов Ожидания отодвинулся и терялся в тумане на горизонте - Леголасу не хотелось смотреть в ту сторону. Три дня для того, кто ждал столетие, было мучительно мало, но сейчас это не имело значения. Пальцы Боромира крепко сжимали его ладонь.
- Я так долго тебя ждал,- проговорил человек, глядя на спокойные волны,- и стыдился того, что жду.
- Стыдился? - переспросил Леголас.
- Я был тебя не достоин,- отозвался Боромир,- я был слаб, я поддался тьме, но что самое дурное - я потянул тебя с собой. Я боялся, что сломал тебя.
- Каждый сам в ответе за собственный выбор,- сказал Леголас. Он шагнул ближе, прижался к широкой груди, и Боромир обнял его, словно укрывая от ветра,- и за то, что я выбрал тебя, я платил каждый день. Но я ни о чем не жалею. Я познал любовь в твоих руках. И я познал потерю и скорбь. Но ни минуты этой жизни я не обменял бы на ту, в которой тебя бы не было.
Они стояли молча, позволяя волнам раскачивать корабль, и Леголас чувствовал, что руки воина начинают слегка подрагивать.
- Я так много хочу тебе рассказать,- вновь заговорил эльф,- и так мало времени для этого. Государь Элессар не хотел, чтобы я начинал этот путь, и теперь я, как никогда, понимаю, почему..
Боромир молчал.
- Война закончилась,- продолжал Леголас, глотая непрошенные слезы,- и твой город стал таким, каким ты мечтал его видеть. Я входил в него с твоим именем на устах, горько жалея, что ты не сжимаешь мою руку. Я видел, как брат твой становится мудрым князем и учится языку земли. Я видел, как сын его растет все больше и больше похожим на тебя. Я видел, как поднимаются сады, и из леса, где я родился, уходит последняя тьма.
- Но меня не было рядом.- хрипло откликнулся Боромир.
- Но тебя не было,- подтвердил Леголас,- а, значит, не было и меня. У меня есть саженец дерева, которое мой отец посадил в честь моего рождения. Когда я прощался с ним, он подарил мне этот саженец, чтобы я нашел новое место, где пустить корни. Но я так и не смог найти его. Потому что без тебя это место мне не нужно.
- У нас есть три дня,- после еще одной паузы заметил Боромир,- не будем тратить их на сожаления.
Леголас старался каждую минуты этих дней откладывать, сохранять, как драгоценную жемчужину. Ему не хотелось тратить время на сон - они с Боромиром снова были вместе и любили друг друга до изнеможения, чтобы потом, едва отдышавшись, начать все снова. Их тела не знали усталости и почти не ощущали голода, но когда на море опускалась ночь, они поднимались на палубу и, лежа на влажных досках, смотрели в бесконечное небо. Леголас тихо напевал что-то о звездах и ушедших в небытие временах, а Боромир молча слушал его, а когда эльф замолкал, прижимал к себе, и тогда уже Леголас слушал удары его сильного сердца.
На утро третьего дня, на рассвете, Боромир, обнаженный до пояса, вышел на нос корабля. Леголас, одетый лишь в утреннюю дымку, остановился у него за спиной.
- Мы должны возвращаться,- проговорил человек, не оборачиваясь, - теперь, когда я дождался тебя, моя душа сможет выйти за пределы этого мира.
Он замолчал, и их охватила холодная тишина. Леголас и сам ощущал себя клоком тумана, готовым раствориться, едва солнце поднимется над горизонтом. Мир снова был на краю, и на этот раз надежды больше не было.
- Мне суждено остаться здесь,- прошептал эльф непослушными губами,- но я тоже погружусь в небытие.
- Кто знает,- Боромир обернулся, и ветер подхватил пряди его темных волос,- может быть, в этом небытии мы однажды опять встретимся.
На легкой шлюпке они снова подплыли к причалу. Боромир отложил весло и поднялся, Леголас встал рядом с ним.
На краю пирса их уже ждали двое - даже сквозь туман Леголас видел, что Гимли превратился в себя прежнего. В нем не осталось ничего от старого кашляющего гнома, засыпающего на ходу. Его лицо дышало молодостью и силой, в бороде и волосах не осталось ни единой нити седины, а глаза сверкали. Темная фигура Хранителя рядом с ним была все также мрачна и безмолвна.
- Время вышло,- произнес он, когда шлюпка поравнялась с причалом,- вам пора уходить.
Леголас обернулся к Боромиру, и тот раскрыл последние объятия. Эльф старался не плакать - он знал, что это лишь все усложнит. Боромир должен был упокоиться с миром, и показывать ему, как он несчастен, со стороны эльфа было бесчестно. Человек был безмолвен и собран. Он прижал Леголаса к себе, а тот застыл, сотрясаемый непрошенными рыданиями.
- Прощай,- выдохнул гондорец, и морской ветер унес это жестокое слово.
- Эй, погодите,- вдруг заговорил Гимли. Леголас, не разжимая объятий, удивленно посмотрел на него. Гном улыбался широко и искренне, как в тот день, когда под Хельмовой Падью выиграл пари. - знаешь, что я тут подумал, друг Леголас,- обратился он к эльфу,- этот Чертог Неушедших - отличное место. Все, кто здесь обитает - славные воины, как на подбор, есть с кем размять кости в драке. А какой тут эль, ты бы только попробовал!
Леголас чуть отстранился от Боромира и поднял брови, не понимая, к чему ведет гном.
- Я так долго жил,- заговорил Гимли тихо,- сражался, потом работал, потом состарился и чуть не умер, а здесь... здесь жизнь такая, какой я всегда мечтал ее видеть. Пусть и мертвая, но так и что? Я ведь и сам почти мертвым ступил на корабль.
- О чем ты, друг Гимли? - похолодевшими губами спросил Леголас. Пальцы его сами собой сильнее вцепились в рубаху Боромира.
- Да о том, друг Леголас, что я остаюсь,- Гимли упер руки в бока и ухмыльнулся,- хоть я и вдвое меньше твоего громадины, но стою троих таких, как он. Авось и сойдет такая замена. А, Хранитель? - он повернулся к мрачной фигуре, но Леголас заговорил первым.
- Но как же твоя мечта? Тот, кто остается здесь, никогда не ступит на земли Валар,- лицо эльфа горело, язык не слушался,- как же... Галадриэль?
Гимли пожал плечами.
- Мечта, мой добрый эльф, на то и мечта, чтобы оставаться где-то там, за морем,- ответил он тихо и со вздохом,- иначе это план, а не мечта. А Галадриэль... она ведь вечная - может, меня и дождется? За всю жизнь я владел лишь двумя сокровищами. Одно из них - прядь ее волос - я оставлю себе. А второе - возвращаю. Уплывай, друг Леголас, и не поминай меня лихом.
***
Туманные скалы исчезли за горизонтом, и ветер вновь наполнял паруса. Леголас стоял у борта, вглядываясь в сероватую даль.
- Куда мы теперь? - Боромир встал в паре шагов от него, скрестив руки на груди. Ветер трепал полы его рубахи, и гондорец подставил ему лицо,- ни в мире живых, ни в мире мертвых, ни в мире неумирающих, нас не ждут.
Леголас обернулся и ступил к человеку. Тот открыл объятия, и эльф потонул в них. Он пару мгновений молчал.
- Не все ли равно?- ответил он наконец,- мы позволим Морю нести нас, ветру быть нашим провожатым.
- И как же твой саженец? - Боромир явно не ждал внятного ответа на этот вопрос - его губы уже горячо касались шеи Леголаса, но тот ответил:
- Я хотел посадить его под окнами своего дома - нашего с тобой дома. Дом я уже обрел. Осталось найти окно.

@темы: Властелин колец

---

***

А вот и, по всей вероятности, предпоследняя глава этого нежданно-негаданного опуса.
Я зареклась писать про Арагорна, но тут без него не обошлось.
Небольшие временные дивергенции, много драмы)
Инджой)

Закат

Леголас вышел из тьмы коридора в ослепляюще яркое утро и остановился прикрыв глаза рукой. Небо над городом было таким, каким оно бывает лишь в самом начале весны - высоким и чистым, обновленным. Леголас ступил вперед, выходя из тени каменной стены. Луч солнца - уже совсем теплый - упал на его лицо, и эльф прикрыл глаза, наслаждаясь этим прикосновением. Мир снова был юн, хоть и казался немного заспанным, и Леголас чувствовал это пробуждение на себе, пусть и не так остро, как прежде. Он уже очень давно перестал держаться корнями за этот мир, но это не мешало ему время от времени ухватывать крохи его радостей.
- Вы посмотрите, кто вылез на свет! - голос звучал задорно и громко, как прежде, и Леголас, не открывая глаз, невольно улыбнулся. За прошедшие годы Гимли сильно изменился - постарел и немного раздался вширь, длинная борода серебрилась сединой - но голос и манеры у него остались прежними. Иногда Леголасу не хотелось открывать глаза, чтобы только слышать, но не видеть, как сильно изменился мир вокруг, пока он один оставался прежним.
Гном остановился рядом с ним, и чутким ухом Леголас слышал, как он дышит - тяжело и со свистом. Должно быть, шел до библиотеки от самого пятого яруса, но никогда бы не подал виду, что устал.
- Все-таки это противоестественно для эльфов торчать в четырех стенах, не видя белого света,- продолжал свою мысль Гимли,- посмотри на себя - ты же выцвел, как моль. Скоро совсем в привидение превратишься.
В чем-то Гимли был прав. Замечая изменения прочих, Леголас куда меньше внимания уделял самому себе. А он сам тоже едва заметно, но менялся - прошло чуть более столетия, не слишком большой срок для эльфа - но он чувствовал себя срезанной ветвью, поставленной в вазу с водой. Не умирая и не старея, Леголас словно бы истаивал, растворялся в мире, где все меньше и меньше оставалось вещей, которых он мог бы назвать своими. Он открыл глаза и посмотрел вниз на гнома.
- Я собираюсь съездить в Итилиэн, проведать Элборона,- ответил эльф так, словно это должно было враз успокоить Гимли, но тот лишь покачал головой.
- Я слышал это еще осенью,- заметил он,- но в последнее время ты из своей библиотеки вообще не вылезаешь.
Леголас вздохнул. Гном снова был прав. Каждый раз, покидая пыльные чертоги древних знаний, эльф испытывал чувство вины. Он словно бы бросал - пусть и не надолго - дело своей жизни, подводил того, ради кого все это затеял. Скорее всего, дело было в том, что за годы поисков эльф нашел так мало информации, что у него просто опускались руки, и он надеялся, что количество потраченного времени рано или поздно перейдет в качество.
Мир вокруг менялся, что книги и свитки оставались все также неизменно скрытными. В первое время Леголасу помогал Фарамир. Обремененный заботами о своем княжестве и растущем семействе (у Элборона одна за другой появились три сестры, и Фарамир опасался, что они унаследуют жажду славы своей матери), он проводил за книгами не так много времени, но зато научил Леголаса ориентироваться в бесконечных завалах информации, рассказал, где, в какой части библиотеки можно найти какие предания, и, благодаря ему, Леголас ориентировался теперь в этих залах, как прежде в чащах Ласгалена - безошибочно.
Иногда в хранилище спускался сам король Элессар. От него помощи было мало, но зато он рассказывал Леголасу предания Севера, которые узнал за время своих странствий или в Имладрисе. Кроме того, Элессар, и еще, пожалуй, Гимли, были одними из немногих причин, заставлявших Леголаса выходить из библиотеки.
Время от времени он возвращался к миру, но лишь затем, чтобы увидеть - меняясь, он оставался все также чужим для него. Из Ласгалена приходили вести о том, что за сотню лет лес под заботливыми руками своих королей разросся и вернул себе прежнее великолепие. Иногда Леголас хотел вернуться туда, побродить по тропам, хоженным еще в детстве. Поговорить с отцом и Келеборном, послушать песни деревьев... Но он понимал, что возвращение его будет равносильно тени, заслоняющей солнце в вешний день. Для возрожденного, вновь прекрасного Зеленолесья, питаемого юностью и любовью двух королей, он, потерянный сын, был слишком стар.
Эльфы, живущие теперь в Итилиэне при дворе князя, возродили и этот край, даже после того, как тот, кто привел их, удалился в тень. Леголасу отрадно было осознавать, что сородичи его не зря покинули родные места. В Итилиэн вернулась эльфийская благодать, и край этот стал прибежищем света. Новый город больше походил на творение Дивного народа, чем человеческих рук. В нем зелень садов мешалась с легкой белокаменной кладкой, которая не спорила с природным ландшафтом, а напротив, дополняла его. Дома и княжеский дворец словно вырастали из зеленых холмов, а стены и своды их казались невесомыми. Леголасу нравилось бывать там, хотя поводы обычно представлялись и нечасто. И иногда были печальными.
Фарамир умер глубоким старцем, но до последнего часа сохранил ясный ум. Леголас был последним, с кем князь разговаривал перед концом.
- Прости меня,- сказал он тихо. Взгляд его серых глаз был таким же, как в первый день их встречи, и Леголас старался смотреть в них, чтобы не видеть ни седины волос, ни дряхлости тела,- я не смог тебе помочь.
- Ты помог мне больше, чем можешь представить,- прошептал Леголас, чувствуя, как к горлу подступает горький комок слез,- только из-за тебя я остался здесь. Ты подарил мне самое ценное, на что я мог рассчитывать - надежду.
Его голос сорвался, Леголас опустил голову, пряча слезы, но Фарамир погладил его по руке - спокойно и мягко.
- Не оплакивай меня,- попросил он,- я прожил достаточно, и теперь ухожу туда, где меня ждут, оставляя место для тех, чья судьба еще не свершилась. И я надеюсь, что ты, брат мой, тоже сможешь вернуться к тому, кто ждет тебя.
Леголас кивнул, не поднимая головы, не в силах справиться со слезами.
- Прощай,- шепнул Фарамир, и взгляд его остановился.
После его кончины Леголас пробыл в Итилиэне целый месяц - новый князь, наследник Фарамира, принял бразды правления, и Леголас хотел убедиться, что дела у него идут хорошо. Элборон вырос сильным могучим витязем, он с ранней юности возглавлял пограничные отряды, и вскоре занял место главного воеводы государя Элессара. Он был грозой всех оставшихся врагов Гондора, и имя его, как говорили, среди них произносилось только шепотом. Нравом и манерой держаться он так невероятно походил на Боромира, что Фарамир тревожился - сможет ли сын стать мудрым правителем. Но годы пообтесали его крутой нрав, и к моменту ухода своего отца Элборон успел многому научиться, и потому Леголас оставлял его со спокойной душой.
И снова эльфа ждали душные стены его добровольной темницы. Он погрузился в мертвенный шелест страниц, на которых находил предания и песни. Но все эти сведения были слишком расплывчатыми, слишком неточными. Слишком непохожими на правду, чтобы ориентироваться на них.
- Мое время истекает,- вдруг тихо выговорил Леголас, снова подставляя лицо солнцу. Гимли не стал переспрашивать, и эльф чувствовал, что гном понимающе кивнул. Время и правда истекало - Леголас видел, как на саженце, хранимом магией его отца, листья начали желтеть и сворачиваться. Прежний мир уходил в прошлое, а в мире новом для Леголаса не было места.
- Я все еще хозяин твоей жизни,- напомнил гном. Он набил трубку и сейчас раскуривал ее,- но и эта клятва не вечна.
- Все напрасно,- Леголас сам не понимал, чему улыбается. Он терпел поражение, но на сердце отчего-то было легко и светло. Возможно, в этом была повинна весна, приходящая в город. А, может быть, осознание того, что путь земной почти пройден.
- Все напрасно,- повторил он,- я был жестоко обманут, но теперь скоро конец.
- Государь умирает,- вдруг сказал Гимли, глубоко затянулся и закашлялся.
Рядом с постелью короля сидела, сложив руки на коленях, Арвен, государыня Гондора. На голову ее была накинута легкая темная вуаль, и лица ее было почти не разобрать. Леголас знал - ее вечная юность тускнела, а с уходом Элессара должна была исчезнуть окончательно. Эльф и гном остановились в дверях королевской опочивальни, замерев в почтительном молчании. Арвен медленно поднялась на ноги. Возлежавший на высоких подушках государь пошевелил темной от старости рукой, подзывая их подойти ближе. Леголас и Гимли медленно подошли и встали с одной стороны постели. Арвен, окинув их молчаливым взглядом из-под вуали, отошла в сторону и скрылась за дверью. Несколько мгновений стояла тишина, и было слышно лишь, как за открытым окном птица, беззаботная вестница весны, заводит свою трель.
- Последние мы остались из нашего Братства,- заговорил вдруг Элессар, и Гимли, скрывая накатившую грусть, кашлянул в бороду,- а теперь и мне пора.
Леголас смотрел в лицо угасающего короля прямо и спокойно. Тот выполнил свое жизненное предназначение и уходил с миром, а Леголас в последнее время так часто провожал в последний путь друзей, что сейчас сил на скорбь у него просто не осталось.
- Славное было времечко,- проговорил Гимли хрипло,- страшное, но славное.
- Из самых темных недр рождаются самые драгоценные сокровища,- отозвался Леголас, и Гимли хмыкнул.
- Эльф заговорил, как гном. Где это видано? - его тон мог бы показаться беззаботным, если бы не печальная хрипотца предчувствия горьких слез.
Элессар молчал, прикрыв веки, и лишь легкое движение его груди вверх и вниз выдавало в нем жизнь. Наконец он поднял усталые веки и посмотрел на Леголаса в упор. Взглядом проницательным и ясным, как много лет назад.
- Я виноват перед тобой,- вдруг сказал Элессар тихо, но очень четко,- я хотел уберечь тебя от еще большей боли, но теперь мои глаза наконец открылись, и на пороге небытия я вижу, что был не прав.
Леголас, нахмурив брови, посмотрел на него в ответ.
- О чем ты, Эстель? - спросил он, чувствуя, как сердце сжимается от волнения.
- В королевском дворце есть хранилище, о котором знали лишь правящие здесь,- ответил Элессар. Он заговорил поспешно, словно боялся не успеть,- о нем знал Денэтор, но Фарамир, ставший наместником лишь на один день, не успел узнать.
Леголас весь обратился в слух, даже подался вперед.
- В этом хранилище покоятся древние, запретные свитки,- продолжал Элессар,- они рассказывают о том, что происходит с душами, когда они покидают тела. И там, среди этих свитков, я нашел то, что так долго искал ты...
Леголас чуть отпрянул, словно король ударил его или плюнул ему в лицо.
- Но...- он сглотнул,- но почему, Эстель?.. как ты мог?
Гимли тоже стоял, открыв рот, будто не в силах был поверить своим ушам.
- Столько лет я искал... и все впустую, а ты знал! Ты все знал? - не будь Элессар умирающим старцем на смертном одре, Леголас ударил бы его. Да что там, он готов был убить его, трясти, пока весь дух из него не выйдет.
- Я прочел то, что обнаружил,- продолжал Элессар с убийственным спокойствием,- и из того, что я узнал, я понял, что лучше бы тебе не находить этот свиток. Бремя короля тяжело тем, что нужно принимать решения не только за себя. А когда ты прочтешь это, ты поймешь, почему я молчал. Твою природу не способна изменить даже любовь, Леголас. По крайней мере, так я думал. И я надеялся, что, не узнав правды, то в конце-концов сможешь уйти на Запад, как твои сородичи, чтобы там обрести покой и счастье.
Леголас сглотнул и опустил голову.
- Почему же ты передумал? - спросил он сдавленно.
- Потому что теперь я вижу - менять твой путь не в моей власти, и не в силах я приказывать твоему сердцу,- ответил Элессар, и тяжелые веки его снова опустились,- так что прости меня за попытку...
Леголас помолчал несколько мгновений, потом поднял голову и кивнул.
- Я прощаю тебя, ибо знаю, что все, что ты сделал, ты сделал из любви и желания помочь. Спи с миром, мой друг.
***
- Ну и что же там сказано? - Гимли выпустил облачко сизого дыма, снова принялся грызть мундштук. Они сидели на городской стене, глядя, как над Пеленнором кружатся птицы.
- Смотри, даже Пеленнор теперь в цвету,- заметил Леголас, словно и не слышал вопроса. Гимли хмыкнул.
- Ты не сбивай меня,- отозвался он,- я старый гном, но еще пока в своем уме. Что было в том свитке? Правда нечто ужасное?
- Не ужасное,- ответил Леголас сдержанно. Он, чуть прищурившись от солнца, следил за тем, как пара птиц затеяла игру в воздухе,- но я понимаю теперь, почему Элессар не хотел мне этого показывать. В том свитке описан путь в Чертоги Неушедших.
- Опасный и тернистый, надо полагать,- предположил Гимли.
- Опасный, тернистый - да,- подтвердил Леголас,- но не в этом дело. А в том, что я - эльф, а там, в тех землях, есть место лишь душам смертных.
Гимли помолчал, глядя в небо.
- Понимаю,- наконец сказал он,- знать, что такое место существует, но ты не можешь туда попасть... это, пожалуй, и правда еще хуже, чем думать, что это - лишь древняя легенда.
- Попасть туда можно,- ответил Леголас,- эта земля лежит за морем, далеко, но вполне достижимо... И из того, что я прочел, я понял, что я смогу даже увидеть его. Может быть, даже прикоснуться. Но остаться с ним - нет. И второй раз прощаться придется действительно навсегда.
Гимли молчал больше минуты, на мгновение Леголасу даже показалось, что он начал задремывать - в последнее время с ним такое приключалось все чаще.
- Мы последние из нашего Братства,- неожиданно сказал он,- ни у меня, ни у тебя, на этой земле больше никого не осталось.
- Кроме друг друга,- ответил Леголас.
- Кроме друг друга,- подтвердил Гимли,- и я знаю тебя достаточно давно, чтобы понимать, что у тебя на уме.
- Ты всегда знал, что у меня на уме,- улыбнулся Леголас, получив ответную улыбку Гимли.
- И теперь я чувствую, что ты собираешься уплывать,- закончил гном,- не на Запад, как все нормальные эльфы. По крайней мере, не прямо на Запад.
- Я не попрощался с ним,- Леголас отвел глаза, и хотя продолжал улыбаться, они увлажнились,- я не видел его лица. Я не смог отпустить его, и теперь душа его ждет. Даже если мы встретимся, чтобы я позволил ему уйти навсегда, это стоит того. Но не волнуйся, друг Гимли,- Леголас тряхнул головой,- пока ты жив, я тебя не оставлю.
- Очень мило с твоей стороны, друг Леголас,- Гимли отложил трубку,- но я рассчитывал на кое-что другое.
- На что же? - Леголас удивленно поднял брови.
- Мне недолго осталось топтать землю,- ответил Гимли,- но ведь и у меня была мечта. Именно из-за нее, наверно, я не нажил ни жены, ни детишек.
- Мечта? - переспросил Леголас, и неожиданно все понял,- Владычица. Галадриэль - ты все эти годы хранил любовь к ней.
- Глупо, правда? - Гимли смущенно кашлянул и отвернулся.
- Не у меня об этом спрашивай,- хмыкнул Леголас,- так о чем же ты просишь, Гимли?
- Я поплыву с тобой,- решительно ответил гном,- во-первых, вдвоем оно веселее, да и здесь нам больше делать нечего. А во-вторых, может быть, в своих странствиях ты и подбросишь меня до Неумирающих земель, где она живет? О, Галадриэль...- он закрыл глаза, и на лице его распустилась мечтательная улыбка,- столько лет я хранил ее дар и ее имя в сердце. Неужели перед смертью я так и не увижу ее снова?
- Увидишь,- Леголас протянул руку и положил ее на плечо другу,- непременно увидишь!

@темы: Властелин колец

---

Мое творчество (тм)

Проведя три последних дня в бешенной гонке за идеями, стараясь записать их именно так, как они звучат в моей голове, я как-то подызмоталась. И на фоне этого понимаю, что если сегодня и возьмусь, так сказать, за перо, то ничего путного не получится.
Но меня страшно тяготит то, что до конца опуса осталось две главы, все в голове уже разложено и даже есть начальная фраза. Все же при всем моем общем распиздяйстве, синдром незавершенного действия, связанный с писаниной, просто добивает меня иногда. Незаконченные тексты вызывают у меня почти физические страдания.
Но нет, сегодня я возьму перерыв в этом буйстве графомании и поработаю лучше что ли?..

---

***

Рубикон, за которым остался канон, перейден, и теперь меня несет в неизведанное.
В общем, это все для вступления.

Надежда

Весна в Итилиэне отцветала, и ей на смену спешило жаркое лето. В долине Андуина вода отступала от берегов, оставляя в воздухе легкий запах ила. Холмы Эмин Арнена покрылись, словно снегом, первыми летними цветами, и аромат их, смешиваясь с запахом реки, делал воздух почти осязаемым. За десять лет древний край возродился из тьмы – там, где раньше было запустение или царствовали дикие неухоженные заросли, поднялись прекрасные сады и рощи. Меж ветвей зеленеющих деревьев вновь поселились певчие птицы. Богато и ярко цвели, благоухая, сливы и яблони вокруг дома князя Итилиэна.
Каждое утро в этом дивном краю начиналось с легких звонких песен лесных эльфов, нашедших здесь свой новый дом, с переклички голосистых птиц, с задорного смеха детей, сбегавших по холмам к реке, чтобы там с шумом броситься во все еще прохладную воду. За десять лет Итилиэн стал практически таким, каким его описывали старые сказания. Здесь, среди высоких полевых трав, среди благоухающих цветов и неторопливых своенравных волн реки, между зеленых холмов и вековых стволов поселилась гармония, которой в Средиземье уже почти никто не помнил. Здесь каждый день был празднеством жизни. И хотя границы Мордора еще были опасны – время от времени остатки вражеских орд совершали вылазки из темных глубоких пещер – а в Минас-Моргуле все еще гнездились остатки злых сил – в Итилиэнском княжестве царствовали покой и благополучие.
Так было не только из-за того, что природа щедро одаривала эти земли, а все времена года были к ним благосклонны. Люди, поселившиеся в этом ныне благословенном краю, верили, что таким его в большой мере сделало мудрое правление князя Итилиэна Фарамира.
Леголас, который с небольшой группой своих сородичей прибыл в Итилиэн вскоре после того, как Фарамир переселился сюда окончательно, видел, с какой любовью и вниманием, почти трепетом князь принимался за любое дело, направленное на процветание и счастье своей новой вотчины. Казалось, отложив до поры меч в сторону, Фарамир наконец оказался на своем месте. Когда после первой зимы земля нехотя просыпалась, казалось, он готов был лелеять каждый росток, каждую набухшую на ветвях почку. Леголас рассказывал ему о голосах деревьев, и очень скоро стало казаться, что Фарамир действительно обучился их языку. Под его умелыми любящими руками даже самый слабый саженец набирал силу и тянулся к небу, обещая стать раскидистым древом. Даже лесные эльфы дивились такому таланту, а Леголас, наблюдая за Фарамиром, испытывал странное, но очень приятное чувство гордости, словно князь и правда был его младшим братом, наконец нашедшим свой путь в жизни.
Когда меж холмов Эмин Арнена начал подниматься новый город, Фарамир наконец сочетался браком с роханской принцессой Эовин, и союз их стал символом вечной связи между Гондором и Роханом. Празднество длилось несколько дней, и Леголас снова наблюдал за тем, как тот, к кому он так сильно прикипел душой, по кирпичику отстраивает собственное счастье.
- Если бы ты мог это видеть,- шептал он, глядя на то, как нежно сжимает князь руку своей невесты, с какой любовью смотрит ей в глаза.
За десять лет в Итилиэне поселилась новая жизнь, и земли эти, казалось, навсегда избавились от памяти о покрывавших их прежде тьме, о царившем здесь раньше ужасе и скорби. И Леголас был рад быть частью этого торжества жизни. Здесь, среди цветущих садов, среди ароматов трав и музыки радостных голосов, он обрел умиротворение и снова учился радоваться мелочам. Он приветствовал каждый новый рассвет каждого нового дня, и так – маленькими шажками, стараясь не споткнуться, двигался дальше и дальше. Для эльфов и столетие было лишь мигом, для Леголаса же каждый миг мог обратиться столетием, но он научился так жить, зная, что рано или поздно этому тоже придет конец. Но не сегодня – говорил он себе каждый день – не сегодня.
Время от времени в Итилиэн приезжали его прежние спутники – даже Мерри и Пиппин наведались из далекой Хоббитании, чтобы навестить князя и его супругу и поздравить их с рождением первенца. Чаще прочих же в Эмин Арнен, конечно, приезжал Гимли.
Сам он большую часть времени нынче жил в Минас-Тирите – гномы Эребора, как и было обещано, быстро и споро справились с восстановлением городских Врат и стен, но решили остаться в городе, с позволения и благословения Государя Элессара, чтобы сделать новую столицу еще прекрасней, а также начать восстановление столицы прежней – Осгилиат за десять лет тоже начал обретать прежние черты, хоть еще и не успел вернуться к прежнему состоянию.
Гимли в Итилиэне не особо нравилось – слишком равнинно, говорил он, даже глядя на холмы Эмин Арнена, и всякий раз, приезжая, уговаривал Леголаса отправиться вместе с ним в Минас-Тирит – хотя бы на несколько дней. Леголас от этих предложений всегда отказывался.
Здесь, на щедрой земле Итилиэна, он обрел хрупкий покой, и боялся, что возвращение в город, каждая стена которого помнила и хранила имя его потерянного возлюбленного, сломает это неуверенное равновесие. Гимли, к счастью, относился к этому с пониманием и никогда не настаивал. За десять лет могло измениться многое, но связывающая их дружба осталась неизменной.
И лишь одно обстоятельство мешало жизни Леголаса войти в обычное русло. Когда он навсегда покидал Ласгален, отец подарил ему саженец дерева, которое посадил в честь рождения сына, надеясь, что тот, обретя новый дом, посадит его в новую почву. Лишь держась корней, можно жить – сказал тогда Трандуил. И хотя Леголас чувствовал, что отец его прав, места для того, чтобы посадить свое дерево, он так и не нашел. В Итилиэне Леголасу было хорошо и спокойно. Здесь он обрел друзей, призвание – даже брата. Но домом эта земля для него так и не стала. Дом там, где сердце – это он знал точно. А его сердце было далеко за пределами этой земли, за пределами смертной жизни, и не давала покоя давнишняя, но недостижимая теперь мечта – посадить дерево под окнами дома, где они с Боромиром поселились бы вместе. Саженец, охраняемый магией Лесного Короля, продолжал жить, так и не пустив корни в плодородную почву.
Свежее утро на границе весны и лета началось с дурных вестей – на восточном рубеже произошла стычка между пограничным отрядом и небольшой шайкой орков. Непонятно было, на что рассчитывали нападавшие – защитников было почти вдвое меньше, но вооружены они были куда лучше, да и доблести им было не занимать. Из всего отряда в этом нелепом сражении голову сложил лишь один воин – Эорлед, который в свое время прибыл в Итилиэн в дружине царевны Эовин, чтобы найти в этих землях свой новый дом.
С великими почестями внесли его тело в город на носилках, и впервые за много месяцев улицы погрузились в скорбную тишину. Эорледа – отважного потомка Эорла – знали многие. Его меч и щит отдали на хранение его молодой жене, чтобы позднее она передала их сыну, который сейчас был всего лишь младенцем. Конечно, люди терпели потери и прежде, но в этот раз удар был нежданным и жестоким. Эорледа хоронили по традициям рохирримов, и утром следующего дня траурная процессия прошла по главной улице города к Западным воротам, за которыми начинался просторный светлый луг, ведущий к берегу Андуина. Солнце не успело еще подняться в зенит, когда итилиэнцы во главе со своим князем и его супругой сопроводили воина в его последнем походе. Тело Эорледа, укрытое расшитым покровом, возложили на погребальный костер – рохирримы, в отличие от гондорцев, никогда не хоронили и не бальзамировали своих мертвых, по крайней мере, тех, кто пал в бою, и сейчас, держа факел в руке, к скорбному ложу подошел сам князь с княгиней. Эовин, прикрыв глаза, склонила голову и тихо запела. Легкий утренний ветер относил ее слова в сторону Андуина, и Леголасу, который, хоть и не любил присутствовать на подобных церемониях, но на этот раз присоединился к шествию, вдруг вспомнилось иное утро и иной ритуал погребения. Тогда, после жестокой сечи у Хельмовой Пади рохирримы тоже хоронили своих павших воинов, и та же песня разносилась по горной долине. Княгиня пела, и слова ее подхватили и другие – было слышно, что один за одним печальный тихий напев передают из уст в уста, и Леголас поймал себя на том, что вместо того, чтобы присоединиться к общему хору, начал прислушиваться, стараясь уловить смысл. Это могло показаться проявлением неуважения к оплакиваемому витязю, но он ничего не мог с собой поделать. Как и прежде, под Хельмовой Падью, он слышал в этой песне отзвук надежды. Безумной, почти мистической, но рохирримы провожали мертвого не в последний путь, а словно были уверены в новой встрече.
Когда печальная церемоний была окончена, Леголас ушел в город в одиночестве – ему нужно было поразмышлять, привести мысли в порядок. Им овладело вдруг странное ощущение, что он упускает что-то важное, в упор не видит подсказок судьбы и даже не представляет, о чем эти подсказки. Хотя все было совсем просто, пряталось прямо у него под носом.
В главном городском саду на склоне самого высокого холма было прохладно и тихо. Леголас прошел между цветущих деревьев, потом свернул с тропы и одним ловким движением взобрался на высокую яблоню. У средины ствол ее раздваивался, образуя удобную излучину – на ней эльф и устроился в тени густых листьев. Он и раньше, бывало, приходил сюда, когда на него вдруг накатывали воспоминания о любимом, и им овладевала тоска. Или когда душа требовала уединения и времени для раздумий. Леголас прислонился спиной к теплой шершавой коре, прикрыл глаза и застыл. Его губы едва заметно двигались – он почти неслышно запел прощальную песню, которая только что отзвучала над городом. Слова сплетались легко – эльф не слишком хорошо знал роханский язык, но сейчас песня лилась словно сама собой, и в ней раз за разом повторялось одно и то же название – Чертог Неушедших.
Чертог Неушедших… Леголас вздохнул и замолчал. Сердце болезненно сжалось в груди, а к глазам подступили слезы, он и сам не знал, почему вдруг ему стало так грустно и муторно на душе. Возможно, из-за того, что сегодня в городе царил дух печали, но эльфу казалось, что его причины глубже и безотчетней этих, очевидных.
- Я нашел тебя! – донесся вдруг до него задорный звонкий голос. Леголас открыл глаза и поглядел вниз. Там, у корней яблони стоял и с широкой улыбкой смотрел вверх сын Фарамира Элборон. Ему совсем недавно перевалило за шесть, и сам он считал себя отважным итилиэнским следопытом, но, как и всех детей, общая скорбь почти не касалась его своими холодными пальцами. Элборон был рослым и смышленым не по годом – в нем уже сейчас чувствовалась древняя кровь нуменорцев, хотя лицом и золотом волос он больше походил на мать. Леголас не чаял в нем души и с удовольствием учил мальчика всему, что умел сам. Сейчас Элборон сжимал в руках вырезанный специально для него лук и смотрел на эльфа так, словно тот был птицей, и юный охотник собирался подстрелить его себе на ужин.
- Но я и не прятался, досточтимый Элборон,- возразил Леголас. То, что его размышления так бесцеремонно прервали, было даже хорошо – в последнее время он слишком часто позволял грусти взять над собой верх, а это был дурной признак. С каждым днем все больше земных дел оказывались завершенными, и все отчетливее душа эльфа рвалась прочь из тела. И слишком многие не простили бы Леголасу такого предательства, как бегство из жизни. А в этом мальчике было столько света и радости даже в этот день скорби, что хватило бы на них двоих.
- Нехорошо врать,- пожурил Элборон Леголаса,- ты всегда прячешься здесь – я же знаю. Спускайся, поиграем.
Леголас помедлил мгновение, потом соскользнул с ветви и мягко приземлился на траве рядом с Элбороном.
- Ты грустил из-за Эорледа? – спросил мальчик. Взгляд его серых глаз был пытливым и внимательным, хоть ему и приходилось задирать голову, чтобы смотреть Леголасу в лицо. Тот же, и так единожды соврав ребенку, не решился на еще одну полуправду.
- Из-за него сегодня грустит весь город,- проговорил он,- Эорлед был отважным воином и погиб с честью. Очень жалко его семью.
- Ничего,- беззаботно тряхнул головой Элборон, и Леголас невольно нахмурился – детская непосредственность – это было одно. Но цинизм – совсем другое, едва ли Фарамир или Эовин учили этому сына. – павшие в бою никогда не умирают для тех, кто их помнит,- туманно и, скорее всего, заученно, продолжал мальчик,- так что его семья еще с ним встретится.
- Чертоги Неушедших,- пробормотал Леголас, едва ли осознавая, что произносит это вслух, но Элборон, расслышав его, кивнул.
- Ага,- подтвердил он,- мама рассказывала о них, только я плохо слушал. Мне больше нравится стрелять из лука и тренироваться с мечом, чем слушать старые сказки,- и мальчик потряс своим оружием с явным нетерпением,- идем же, Леголас!
С человеческими легендами Леголас был знаком мало – у него не было ни возможности, ни желания погрузиться в них – для него самого до недавних пор люди были не слишком интересной расой, а потом было просто не до этого. Сейчас же он вдруг с удивительной ясностью понял – его избранник тоже был человеком – как и Элборон, как и Эовин, как и погибший Эорлед, как и все те, кого песнями провожали в этот Чертог Неушедших.
Павшие в бою не умирают… Леголасу вдруг стало страшно – а что если вспыхнувшая в нем искра надежды – всего лишь иллюзия, старая сказка? И что было хуже – не иметь надежды вовсе или вновь обрести ее, чтобы снова лишиться?
Он с жаром посмотрел на Элборона.
- Где сейчас княгиня Эовин? – спросил он у него. Мальчик заметно сник – он сразу понял, что играть эльф не настроен, и сейчас ему больше хочется пообщаться с матерью, чем с сыном.
- На поминальной трапезе,- нехотя ответил он,- хотя она, наверно, уже закончилась.
Леголас присел на корточки перед Элбороном и посмотрел в его ясные серые глаза, сейчас чуть замутненные обидой.
- Я обещаю тебе, Элборон, что, когда поговорю с ней, я вернусь к тебе и научу стрелять двумя стрелами сразу,- проговорил он уверенно.
Лицо Элборона просияло, и он поспешно кивнул.
Эовин вместе с Фарамиром Леголас нашел в главном чертоге княжьего дворца. Поминальная трапеза и правда уже закончилась, и слуги убирали ее остатки. Княгиня с радостью согласилась поговорить с Леголасом. Эльф всегда подозревал, что Белая дева Рохана недолюбливала его с самой первой встречи. Чем это было вызвано, он точно не знал, да и было ли ее поведение признаком неприязни или проявлением сурового характера - тоже, но за последние годы все это сгладилось, и теперь эльф был желанным гостем в княжеском чертоге в любой момент. Сейчас, однако, княгиня выглядела усталой и бледной – наверно, дело было в потере верного товарища, но чутье подсказывало Леголасу, что вскоре в семье князя будет вдвое больше приятных хлопот, чем ныне. Он бы с удовольствием отложил разговор на более удачное время, но нетерпение его было слишком велико, будто Леголас боялся упустить возможность, погасить едва забрезживший луч надежды.
Все втроем они прошли в дальний покой дворца, где княгиня опустилась в кресло у открытого окна, а Леголас устроился напротив. Фарамир же встал за спинкой кресла, оперевшись на нее. Он смотрел на эльфа прямо и внимательно, и, как показалось Леголасу, с легким подозрением, хотя прежде между ними почти не было серьезных секретов, как не бывает их между братьями. Из открытого окна одурманивающее пахло цветущей сливой и слышались голоса – теперь, когда буря ушла за горизонт, жители Итилиэна возвращались к своей обычной размеренной жизни. Молчание же в комнате затягивалось, потому что Леголас никак не мог подобрать первого слова.
- Ты хотел поговорить со мной,- начала за него Эовин, и в ее тоне слышалась тень нетерпения. – я тебя слушаю.
- Верно,- кивнул Леголас, надеясь, что тон его не выдает волнения,- но мои слова могут показаться странными и нелепыми.
Эовин чуть нахмурила светлые брови, но кивнула.
- Сегодня, когда мы провожали Эорледа, ты пела песню,- продолжал Леголас.
- Похоронную песню моего народа,- подтвердила княгиня,- Эорлед происходил из рода Эорла и достоин был наших почестей, хоть и уехал из Рохана за мной следом.
- Безусловно,- теперь уже Леголас попытался прогнать из тона нетерпение,- он пал славной смертью, и мое сердце скорбит вместе с тобой, но я хотел спросить о том, что услышал в этой песне. О Чертогах Неушедших.
Эовин удивленно посмотрела на него.
- Почему тебя заинтересовали легенды рохирримов? – спросила она, но прежде, чем Леголас успел ответить, Фарамир вмешался – он будто заметил что-то в лице эльфа, что помогло ему понять, к чему тот клонил. И это понимание почти напугало его.
- Эорлинги хранят предания о Людях сумрака,- заметил он,- и они куда древнее, чем те, что рассказывают об отроке Эорле и его подвиге.
- Это так,- согласилась Эовин,- наш народ происходит из этой ветви людей Запада. И среди прочих мы храним память о землях, которые лежат в пределах нашего мира, но за пределами наших жизней. Это земли тех, кто погиб, сражаясь, и чьи души не успели проститься с теми, кем дорожили больше всего, с кем были связаны клятвами. Эти земли называют Чертогами Неушедших, ибо души погибших не могут уйти в небытие. Или Землей Ожидания – ибо они ждут тех, с кем не успели проститься.
Леголас молчал – он почувствовал на себе тревожный тяжелый взгляд Фарамира.
- Мы знаем много легенд,- подхватил он рассказ княгини,- а о том, что ждет нас за границей смерти, никому не ведомо.
- Это верно,- Эовин прикрыла глаза,- но иногда в тяжелых снах я снова вижу битву, в которой пал мой король, которого я любила больше, чем отца, и, просыпаясь, я утешаю себя верой, что там, за границей смерти, я снова свижусь с ним, потому что мы так и не успели попрощаться.
И словно осененное памятью об ужасной битве десятилетней давности, лицо княгини осунулось и еще больше побледнело. Леголас поднялся на ноги, и Фарамир, обойдя кресло, присел рядом с его подлокотником и взял Эовин за руку.
- Прости, что пробудил в тебе злые воспоминания,- Леголас склонил голову,- отдыхай, княгиня, а я еще обещал Элборону поиграть с ним.
Эовин смутно кивнула, не открывая глаз, и эльф поспешил выйти из покоев. Вскоре, однако, в коридоре его догнал Фарамир.
- Эовин действительно нужно отдохнуть,- объяснил он,- и она просила оставить ее одну. А я как раз хотел поговорить с тобой.
Леголас улыбнулся князю.
- Извини, что расстроил твою супругу,- сказал он,- как я понимаю, расстройство может ей повредить?
- Иногда мне кажется, она сильнее и меня, и тебя, и всех в этом княжестве,- отмахнулся Фарамир,- она справится. А вот к тебе у меня разговор серьезный.
Леголас вопросительно посмотрел на него, но Фарамир молчал, словно собирался с мыслями, пока они не вышли из дворца в сад. Солнце грело уже совсем по-летнему, и с ветвей на спутников обрушился дождь из белых лепестков.
- Я знаю, почему ты спрашивал об этой легенде,- заговорил наконец Фарамир, и Леголас понял, что отпираться бессмысленно.
- Думаю, догадаться было нетрудно,- отозвался он.
- Как нетрудно и предположить, что ты задумал что-то, что может противоречить здравому смыслу,- кивнул Фарамир.
Леголас беззаботно улыбнулся.
- Есть много вещей, которые наполняют нашу жизнь счастьем, при этом противореча здравому смыслу,- ответил он,- и ты, встретивший свою судьбу перед лицом смертной тьмы и вернувшийся из царства ужаса, должен это понимать, как никто другой.
Фарамир пару мгновений молчал, потом кивнул.
- Я это понимаю. Но понимаю я также и то, что нельзя бросаться в омут, опираясь лишь на слова и пару песен,- сказал он серьезно,- не зная дороги, больше шансов погибнуть, чем дойти до цели.
- Пусть я еще и не принял окончательного решения,- покачал головой Леголас,- но отговаривать меня бессмысленно.
- А я и не собирался,- возразил Фарамир и остановился. Леголас тоже встал и удивленно посмотрел на него,- я сказал, что неразумно опираться лишь на слова и песни. Но так случилось, что большую часть детства и значительную часть юности я провел в библиотеке Минас-Тирита, вчитываясь во все древние фолианты, которые был в состоянии прочитать. И я теперь уверен, что там можно найти нечто более весомое, чем устные сказания.
Осененный внезапным пониманием, Леголас в порыве чуть было не бросился Фарамиру на шею.
- И ты поможешь мне? – спросил он, дрожа от волнения,- поможешь найти то, что я ищу.
- На беду или нет, но да,- кивнул Фарамир,- я тоже любил его, хоть, видимо, и не так сильно, как любишь ты. И если мы действительно что-то найдем, так я смогу отплатить ему за все счастливые дни, что мы провели вместе, и за все опасности, что он отвел от меня, чтобы я сегодня мог стоять здесь, в этом саду, и разговаривать с тобой.
Леголас протянул руку и сжал сильную ладонь князя.
- Спасибо, брат мой,- тихо проговорил он.
***
За десять лет Леголас не был в Минас-Тирите ни разу. С того самого дня, как Митрандир возложил корону на голову короля Элессара, эльф и близко не подходил к стенам древнего города. Он понимал, что это было не слишком разумно и, может быть, даже не почтительно, но заставить себя войти в столицу Гондора он никак не мог. Слишком красочно описывал свою родину Боромир, слишком сильно Леголас мечтал побывать там вместе с ним, чтобы теперь оказаться в одиночестве.
Но в тот день, ведомый надеждой, поднявшей несмелую голову, как нежный первоцвет, пробившийся сквозь снежный наст, он даже не задумался об этом. Вместе с Фарамиром они прибыли в Минас-Тирит ближе к закату. Пламенеющее небо начало отцветать, когда стражи на башне торжественно приветствовали князя Итилиэна со спутником. Они ехали без свиты и охраны – Фарамир рассудил, что их двоих будет вполне достаточно, даже если кому-то взбредет в голову напасть. Однако путешествие прошло спокойно, и Леголас впервые с конца войны въехал в Минас-Тирит.
Об их визите было известно государю, и прибытия их ждали во дворце – Леголасу было немного стыдно от того, что на теплое дружеское приветствие Элессара он ответил так скупо и поспешно. Всю дорогу его тяготила мысль о том, что прежде, чем отправиться в библиотеку и зарыться в древние свитки, ему придется пережить множество формальностей и ритуалов. В конце концов, поселившись в Итилиэне, эльф принес присягу государю Гондора, и потому теперь обойтись без приветственной части было никак нельзя.
Но все вышло совсем иначе – Элессар, казалось, был прекрасно осведомлен, зачем его бывший спутник прибыл в столицу, и препятствовать его замыслу не собирался.
- Я надеюсь лишь, что прежде, чем снова уехать, ты уделишь старым друзьям немного времени, Леголас,- сказал он, улыбаясь, как прежде, сбросив с себя налет королевского величия и становясь вновь Арагорном – Бродяжником.
- Как жаль, что Гимли нет в городе,- совершенно искренне ответил Леголас,- вот бы кто удивился, увидев меня здесь.
Не теряя времени, вместе с Фарамиром эльф наконец отправился в библиотеку. Итилиэнский князь приветливо кивнул старому смотрителю – тот знал Фарамира еще с тех пор, как он, еще совсем мальчишка, приходил сюда вместе с Митрандиром и проводил целые дни, пока сверстники его были увлечены играми во дворе.
- Если бы мой брат знал, как ему может пригодиться это «пыльное царство», он не старался бы так сильно вытащить меня отсюда,- заметил Фарамир с ностальгической улыбкой, ведя Леголаса за собой по длинному освещенному факелами коридору с высоким сводчатым потолком.
- Не подгоняй удачу,- тревожно ответил Леголас,- мы еще ничего не нашли.
В просторном каменном помещении пахло бумажной пылью, а воздух был сухим и колким. Здесь стояла такая оглушающая тишина, что Леголасу начало казаться, что даже его легкие шаги отдаются под сводами железным грохотом. Света в зале было не достаточно, чтобы осветить его целиком, и бесчисленные полки, заваленные и заставленные книгами и свитками, терялись в безмолвной темноте. Фарамир уверенно двинулся между ровными рядами дубовых шкафов, и Леголас пошел за ним, оглядываясь по сторонам. Корешки большинства книг были темными, старинными, и разобрать то, что было на них вытиснено, не представлялось возможным. Эльфу в какой-то момент начало казаться, что спутник его двигается наугад, но тут Фарамир остановился и огляделся по сторонам.
- С чего нам начать? – спросил Леголас осторожно. Спутник его вздохнул.
- Здесь хранится огромный запас знаний,- ответил он,- и чтобы ознакомиться даже с малой частью его, не хватит человеческой жизни.
- Это очень воодушевляет,- заметил Леголас. С каждой минутой затея казалась все более нелепой, и в душу его липкой темнотой вновь заползало отчаяние.
- Я понимаю причины твоего сарказма,- отозвался Фарамир, - но не бойся – кое-что из этого массива я успел прочесть, и, если интуиция меня не подводит, искать нам следует здесь – среди свитков, рассказывающих предания Людей Сумрака. Мы с братом происходим из иной ветви, но не думаю, что судьбы человеческих душ после смерти их тел сильно рознятся. Ведь в конечном итоге, нас отличает внешность и происхождение, но смерть стирает эти границы.
Леголас отошел от него к одной из полок и осторожно провел кончиками пальцев по шершавой зернистой поверхности свитка – одного из тысячи.
- Это может занять годы,- проговорил эльф безо всяких эмоций, просто констатируя факт. Внутри, как червоточина, зарождалось смутное подозрение – что если Фарамир, приведя его сюда, на то и рассчитывал, что Леголас, увидев невыполнимость своей задумки, откажется от нее, сдастся, вернется к своей жизни в Итилиэне, утратив последнюю надежду. Эльф повернулся к человеку и пристально посмотрел на него. Фарамир смотрел на него прямо и спокойно, и по этому взгляду Леголас сразу понял – нет, все совсем не так. Фарамир любил его и ценил его общество и помощь, но он искренне хотел помочь эльфу. Видимо, потому, что читал в чужих сердцах слишком умело, и потому понимал – без этого шанса Леголас не сможет оставаться среди живых, ибо его земной путь подходил к концу. Эльф шел на множество сделок со временем, выигрывал у него по крупинке, по дню, но больше так продолжаться не могло. Не пустив корни, жить невозможно. Фарамир, научившийся понимать язык деревьев, тоже теперь это знал.
- Это и займет годы,- подтвердил он наконец,- и не думай, что я привел тебя сюда лишь затем, чтобы чем-то занять твое свободное время. Я сделал это лишь потому, что верю, если кто-то и сможет что-то найти, то это ты.
Леголас молчал. Каменные стены, сухой запах пыли и неровный свет факелов вдруг начали давить на него со всех сторон, и посреди этого огромного хранилища древней мудрости, эльф почувствовал себя маленьким потерянным мальчиком.
- Пока я в силах, я буду помогать тебе,- продолжал Фарамир,- я не смогу посвятить этому все свое время, но для меня это будет такой же мечтой, как и для тебя.
Леголас все еще не произносил ни слова. Окружающая тишина давила на него, нашептывала злые советы сдаться, отступить. Ведь чего было проще – вернуться вместе с Фарамиром в Итилиэн и продолжать жить там. В том краю была жизнь, был свет и стремление в будущее, здесь же, среди пыли и камня, блуждали лишь смерть и призраки прошлого. Что если он зря цеплялся за них? Ведь можно было вернуться туда, где его любили. Смотреть, как растет Элборон – Леголас давно стал замечать, что мальчик нравом все больше походил на своего дядю. Ухаживать за садами и по утрам воспевать каждый новый рассвет. Отправиться в путешествие и повидаться со старыми друзьями, у каждого из которых была теперь своя жизнь, каждый из которых обрел собственное счастье. Может быть, даже навестить отца – вместе с Владыкой Келеборном тот теперь жил в покое и благости, наконец достигнув этого после стольких веков…
Но все это были чужие жизни. Чужие радости. Чужие семьи и земли, чужие песни и чужая надежда. А жизнь Леголаса была пока что заключена здесь – средь этих тяжелых пыльных стен.
- Эовин ждет тебя только через несколько дней, а Государь ждет нас к ужину через несколько часов,- Леголас впустил в свой голос ободряющую улыбку, и увидел, что Фарамир улыбнулся ему в ответ,- и я буду очень признателен, если ты покажешь, с какого свитка мне лучше начать.




 

@темы: Властелин колец

---

***

Поскольку границы канона я уже практически преодолела, в новой главе я позволила себе немного внутренней дивергенции, сдвинула временные рамки.
Чем дальше в лес, тем буйней вечеринка) И в этой части на сцену выходит (и тут же уходит) новый персонаж.
Оле)

Расставания и встречи

Для Леголаса возвращение домой заняло куда больше времени, чем он рассчитывал, и куда меньше, чем требовалось. Сам едва ли осознавая, он откладывал этот момент по разным безусловно уважительным причинам. Сперва – коронация нового Государя. Довольно много времени ушло на все формальности, на подготовку празднества и сам праздник. Затем – нужно было обсудить с Фарамиром детали их совместной идеи и ее воплощения в жизнь. Леголас обещал новому товарищу и соратнику, что вернется в Итилиэн с теми из своих сородичей, кто согласится поехать. Вместе они смогут превратить увядшие, пострадавшие от войны, усталые места в такие, какими их хранила лишь память глубоких старцев. Леголас понимал, что замысел этот – благороден, прекрасен и вполне выполним. Он видел, как зажегся этой идеей Фарамир, и в его почти мальчишеском энтузиазме черпал собственный интерес. В эльфе жило понимание того, что мир для него безвозвратно изменился, из него ушло то, что могло подарить Леголасу настоящее счастье, сделать его целостным и спокойным. Но за неимением счастья он готов был ограничиться радостью и хотя бы тенью умиротворения. В мире, где все надежды оправдались, Леголас тщился найти собственную.
Когда со всеми разговорами, торжествами и прощаниями было покончено, настал черед исполнения данных обещаний. Вместе с Гимли сперва они отправились в лес Фангорна, и там, бродя между древних деревьев и слушая их голоса, Леголас совершенно забыл по времени. Принимавший их Фангорн, видимо, заметив, что эльф слишком погрузился в себя, чтобы уделять внимание своему спутнику, сам показывал Гимли красоты своих лесов. Леголас же бродил сперва по тропам, но потом свернул в лесную чащу, и там, не разбирая дороги, блуждал, словно надеялся что-то найти.
Он помнил ту ночь, когда у самой опушки его поймала в свои липкие серые пальцы жестокая тоска. Тогда его спас светлый призрак чужой печальной любви, и в глубине души эльф надеялся снова встретить его. Он знал, чей это был призрак – и почему тот, осколок чьей души остался средь этих деревьев, в свое время предупреждал Хранителей не пересекать границ Фангорна. Лес хранил множество тайн, и большинство из них должны были остаться нетронутыми. Теряясь в чаще, погружаясь во влажный зеленый сумрак, Леголас время от времени думал, что хотел бы и сам остаться здесь – одним из светлых воспоминаний древнего леса. Он представлял себе путников из далеких времен, которым лишь суждено было наступить, которые забрели бы в этот лес и среди темных стволов увидели его – одинокую тонкую фигуру, сливающуюся с зеленью вокруг. Он не стал бы видением света, он не смог бы подарить надежду заблудившимся, но часть его души хотела раствориться в этой прохладной первозданности, чтобы среди вечных деревьев в шорохе листьев, в опадании листвы и журчании ручьев осталось имя того, кого он потерял.
Леголас вернулся к опушке леса, боясь, что Гимли его не дождался. В чаще леса эльф совершенно утратил счет времени. Но гном ждал его. Оказалось, смирив себя с мыслью о том, что Фангорн – не такое уж страшное место, он нашел пребывание здесь чрезвычайно приятным и увлекательным. Древобород оказался хорошим, хоть и неторопливым рассказчиком, и Гимли провел это время, слушая истории о былых временах и песни забытых эпох.
Покинув Фангорн, друзья, как и было решено заранее, отправились в Агларонд. Там, в сверкающих чертогах, Гимли расстарался, чтобы для Леголаса это путешествие оказалось приятным, и эльф был очень благодарен ему за эти старания. И вот после этого наконец отступать уже было некуда, и путь друзей лежал теперь на север – к их родным краям.
Гимли не терпелось добраться до Эребора – вести о том, что творилось под стенами его родины, доходили краткие и неутешительные. Всеобщий Враг был повержен, но война продолжалась. То же, как знал Леголас, происходило и на границах Лихолесья, и в самом лесу. Однако когда они наконец добрались до его пределов, основные сражения уже отгремели, и отец Леголаса, как ему сообщили встречные птицы-вестники, одержал победу.
- Мы встретимся, когда еще следующая осень не окрасить деревья Итилиэна золотом,- пообещал Гимли на прощание,- я обещал Государю привести в Минас-Тирит мастеров, чтобы восстановить город полностью, и я это сделаю. К тому же, не забывай, я все еще храню нечто крайне ценное,- и он подмигнул ему и тепло улыбнулся.
- Пусть и недолгой будет наша разлука, друг Гимли,- отвечал ему Леголас, - но каждый день ее я буду стремиться к новой встрече.
- Не слишком-то усердствуй,- покачал головой Гимли,- ты долго не был дома, и мне не хотелось бы похищать время в твоей компании у тех, кто так долго был ее лишен.
Леголас в ответ печально улыбнулся. Сам он не был столь уверен, что его возвращения ждут. Дело было не в том вовсе, что Лесной Король не любил своего сына – это было не так, Леголас был уверен. И не в том, что для эльфов разлука на несколько лет – это совсем не то, что для смертных. Он боялся совсем другого. Для него возвращение домой было как встреча с самим собой, с памятью о себе прошлом. Здесь каждое дерево хранило образ беззаботного царевича, не знающего толком, что такое боль и потери, страх и тьма. Лес хранил память о его невинности, для него он был одним из зеленых листьев на ветвях, частью вечной жизни этого края. И Леголас понимал, что ни от леса, ни от Трандуила невозможно будет скрыть, что домой от того эльфа вернулась лишь пустая оболочка. Провожая его, отец прощался, словно навсегда, и сейчас Леголас боялся предстать перед ним призраком, очень ясно представляя его взгляд, направленный сквозь сына, не замечающий его. Он уже причинил своему отцу достаточно боли и обрек его на скорбь, чтобы бередить эти раны явлением привидения того, кто родился и вырос в стенах его дворца.
Теперь, когда зло была повержено, и тьма медленно покидала Лихолесье, отползая неохотно, но неумолимо, ступая по усыпанной хвоей тропе, Леголас чувствовал, как каждое дерево шепчет его имя. Они узнавали его и приветствовали, передавали друг другу все дальше и дальше в чащу – сын Короля вернулся. Вернулся домой. И Леголас радовался бы этому, как радовался прежде, если бы этот лес все еще был его домом. Сейчас же он был желанным, но нежданным гостем.
Он вернулся в подгорный чертог, когда утро едва вступило в свои права. Средь высоких ветвей пересвистывались ранние птицы, и даже в их беззаботных голосах Леголас слышал отзвук своего имени. Он в глубине души надеялся, что не застанет отца бодрствующим. Тогда можно будет пробраться почти незамеченным в свои старые покои, подождать там наступления дня, привыкнуть к знакомым звукам оставленного дома, и лишь после этого предстать пред очи отца.
Но судьба распорядилась иначе. Дворцовая стража встретила его приветственными возгласами – многие из них были приятелями Леголаса с самой юности, и теперь искренне радовались, видя царевича живым и невредимым. Леголас отвечал на их приветствия с настоящей, неподдельной благодарностью. Но когда наконец его проводили к тронному залу, у высоких дубовых резных дверей царевич немного оробел.
Голову Лесного Короля венчала корона из поздних летних цветов. Он был облачен в шелка цвета глубокой августовской ночи, и в ровном розоватом свете разгорающегося рассвета, льющегося из стрельчатых окон, казался отстраненным и усталым. Леголасу даже сперва показалось, что отец не заметил его появления, как он и боялся. Из открывшихся дверей повеяло холодным ветром – вот и все. И на мгновение иллюзия того, что он и правда стал призраком, захватила Леголаса, но потом Трандуил обратил на него взор своих туманно зеленых глаз. Царевич не сомневался – отец знал, что он пересек границу Лихолесья. Об этом ему поведали сплетницы-птицы, нашептали деревья, он слышал приветственные возгласы стражи. Но сейчас Трандуил смотрел на сына так, словно его визит удивил его. Леголас почувствовал, что готов развернуться и убежать прочь, таким пустым на мгновение показался ему этот взгляд. Отец не ожидал его увидеть – или не узнавал вовсе.
А потом – словно луч вешнего солнца упал на него – лицо Трандуила потеплело, взгляд смягчился, а губы тронула легкая улыбка. Леголас заметил, как белоснежные пальцы отца сильнее сжали дубовый посох, как чуть дрогнули его веки, словно глаза Короля вдруг защипало. Леголас умел с детства распознавать все эти признаки, читать в них глубину чувств, которых Трандуил почти никогда не показывал, и сейчас царевич с неожиданным облегчением понял – отец ждал его.
- Ты вернулся победителем, сын мой,- низкий голос Трандуила звучал тихо и вкрадчиво, Леголас чувствовал, как он окутывает его, словно плотные струи ароматного дыма. Он шагнул вперед, и Король плавной волной поднялся с трона. Все движения его были выверенными, лишенными порывистости и резкости. Лесной Король был не из тех, кто бросается обниматься, даже ускоряет шаг, чтобы подойти ближе, и Леголас терпеливо ждал, пока он приблизится. Он чувствовал на себе теперь внимательный изучающий взгляд – Трандуил скользил по лицу и фигуре сына, проверяя – нет ли на нем шрамов, не изменился ли он с тех пор, как они виделись. Он сохранял каждую деталь в памяти, давая собеседнику возможность сделать то же самое. Лесной Король любил, когда его разглядывали, но сейчас Леголас заметил, что в отце что-то безвозвратно изменилось. Да, он выглядел усталым и немного осунулся, но в нем стало ощущаться какое-то новое глубокое спокойствие, словно кто-то вырвал отравленный шип из его сердца, и теперь оно снова могло биться безболезненно. И Леголас догадывался, в чем дело – уж конечно, не в победе над общим Врагом. Отец победил врага собственного – и теперь готов был праздновать победу. Леголас же приглашения на этот праздник, кажется, не получил.
Трандуил остановился в шаге от него, оперся о посох и несколько секунд молчал. Он был не намного выше Леголаса, но царевич всегда ощущал себя маленьким, стоя с отцом лицом к лицу, и сейчас он стал вдруг мальчишкой, вернувшимся с охоты. И главный ловчий рассказал королю, как его сын проявил себя, и теперь Трандуилу предстояло решить – гордится он им или нет. И сердце Леголаса затрепетало от волнения.
- Я знаю обо всем, что случилось с тобой,- заговорил вдруг король, и Леголас был удивлен, услышав в его голосе теплоту,- конечно, я не обладаю способностью прозревать сквозь пространство, но каждый день мне приносили вести – ветер, птицы, листья в лесу и облака в небе – все они были моими посланниками. Я следовал за тобой по пятам, хоть ты и не ощущал моего присутствия, сын мой.
Леголас стоял, как громом пораженный. Он ожидал услышать что угодно, но только не это. Отец же, меж тем, продолжал.
- И когда на берегу светлой реки Серебряный Владыка говорил с тобой, мои губы повторяли его слова,- Трандуил не шевелился, и, если бы не движения его губ, могло бы показаться, что голосом его говорили сами стены. – я был с тобой, когда остановилось сердце того, кого судьба сделала твоим избранником, а твое – разбилось навеки. Я плакал вместе с тобой под темными сводами Фангорна. Вместе с тобой я жаждал смерти в жестокой сече. И с тобой шел Стезей Мертвецов. Я знаю обо всем, что с тобой было. Но то, что будет, мне видеть и знать не дано. Но я рад, что мой сын вернулся – пусть я и не могу сказать, что вернулся он живым и невредимым.
Леголас сделал шаг вперед – он видел, он чувствовал, что отец говорит правду, и поза его – прямая спина, опущенные руки, гордый наклон головы – показалась ему напряженной и неестественной, словно король балансировал на грани слабости, не позволяя себе сорваться. И царевич решил помочь ему.
Он опустил голову ему на плечо. Руки его остались висеть по бокам – Леголас не решился обвить ими плечи Короля, но грудью он прильнул к его груди и закрыл глаза, вдыхая терпкий аромат зарождающейся осени.
Секунду висела гулкая тишина, в которой было слышно лишь, как два сердца бьются так близко друг от друга. Но потом Леголас услышал, как стукнулся об пол дубовый жезл – пустой гулкий звук – а потом тонкие сильные руки отца обняли его за плечи. Объятие было неумелым, неловким, будто отец забыл за столько лет, как это делается, отвык от подобной близости, и теперь не чаял наверстать упущенное. У Леголаса в памяти всплывали смутные, почти стертые воспоминания, когда он – совсем еще маленький – также прижимался к отцу, потому что лишь сильные удары сердца Трандуила могли успокоить его, прогнать дурные сны и помочь заснуть. Минуты растянулись, и царевичу показалось, что они стоят вот так уже целую вечность, но разрывать объятия не хотелось. Ему не нужны были больше ни слова, ни напутствия, ни иные ласки. Сейчас в это касание Трандуил вложил весь свой страх потерять сына и все облегчение от того, что Леголас был все еще жив.
Наконец Король отстранился. Леголасу теперь было мучительно стыдно, что домой он донес так мало от того сына, которого Трандуил отпускал в путь. Но тот улыбался.
- Я хочу кое-что показать тебе,- сказал он,- идем.
На выходе из дворца Король скинул с плеч струящуюся синюю накидку, чтобы удобней было идти по лесной тропе, снял с головы корону и отдал ее подоспевшему слуге. Леголас шел за отцом, не отступая ни на шаг, и некоторое время они продолжали путь молча. От Восточных ворот дворца они спустились по склону холма к границе леса, углубились в него по широкой светлой тропе, но лишь когда свернули с нее, Трандуил снова заговорил.
- В нашем краю есть одна традиция, о которой я надеялся рассказать тебе, когда придет время,- произнес он, - но раз уж теперь этому времени прийти не суждено, то пора для рассказа настала. Когда у лесных эльфов рождается ребенок, отец сажает в его честь дерево в тайном месте нашего леса, которое выбирает сам. А вернее, место выбирает его – я помню, как шагал, не видя дороги, прислушиваясь к шепотам листьев, пока они не велели мне остановиться. Дерево это растет и зеленеет до тех пор, пока тот, в чью честь оно посажено, жив – магия нашего леса хранит его от увядания, гнили и случайных дровосеков. Так родители всегда знают, что их дети невредимы.
Леголасу вдруг стало страшно, он едва сдержался, чтобы не замереть – идти дальше он не хотел. С болезненной ясностью ему вдруг представилось, что дерево, которое его отец посадил в честь его рождения, стоит увядшее и высохшее, с голыми ветвями, похожими на истлевшие кости среди поздней зелени вокруг.
- Взгляни,- вдруг почти шепотом проговорил отец,- вот оно.
Ствол высокой стройной осины был цвета матового серебра. Сильные гибкие ветви тянулись к небу, и Леголас с удивлением увидел, что их покрывает ровный убор из золотых дрожащих листьев. Дерево готовилось к осени, но выглядело живым и готовым, уснув, снова проснуться. Трандуил подошел к нему, прижал ладонь к гладкой коре и прикрыл глаза.
- Я знаю, как больно скидывать листья,- проговорил он, ни к кому не обращаясь – разве что к высокой осине,- я знаю, как сложно хранить надежду, когда жизнь выбивает почву из-под ног и обрубает корни. Но я знаю также, что деревья сбрасывают листву, чтобы когда-нибудь снова расцвести.
Леголас стоял неподвижно, виновато опустив голову, и молчал, не глядя на отца.
- Очень долгое время ты был единственным смыслом моей жизни, мой Зеленый лист,- продолжал Трандуил,- и в сердце моем для тебя всегда будет место. Но ты оторвался от своих корней, и теперь думаешь, что погиб безвозвратно. Для того, чтобы жить, тебе нужно пустить корни в новую почву. И теперь я готов отпустить тебя окончательно.
Леголас поднял на него глаза и перехватил печальный внимательный взгляд в ответ. Сверху, с одной из серебристых ветвей сорвался золотой лист и, кружась, упал на землю. Леголасу захотелось плакать, он опустил глаза и сглотнул.
- Благодарю тебя,- проговорил он тихо и хрипло,- за данную мне жизнь, которую я не смог сберечь.
- Любой родитель знает, что, давая жизнь, нельзя надеяться, что дар твой вернется к тебе. Наши дети нам не принадлежат, – ответил Трандуил,- все, на что мы можем надеяться, это то, что они смогут прожить жизнь так, чтобы им не потребовалось быть сильными.
Леголасу вдруг вспомнились слова Владычицы в тот день, когда они уходили из Лотлориэна, и что-то внутри него шевельнулось – это было еще не понимание, но уже очень близко к нему.
- Все, о чем я прошу тебя на прощание,- Трандуил опустил руку и снова шагнул к сыну,- это принять от меня кое-что в дар, пообещав сохранить, и сопровождать меня на следующее Новолуние в одной важной миссии.
Леголас не раздумывал ни мгновения.
- Я выполню и то, и другое.
***
Ночь новолуния была темной и теплой. Воздух был густым и сладким, как мед, и небольшая группа ехала по Лихолесью, не таясь и не опасаясь – с тех пор, как стены Дол Гулдура были обрушены, а зло – изгнано, лес снова стал безопасным для путников. Короля и его сына сопровождали лишь несколько приближенных стражей. Все они – Леголас знал это – особенно отличилась в боях, защищая жизнь своего правителя, и теперь были удостоены большой чести сопровождать его. Они ехали на юго-восток, и, вслушиваясь в отдаленные песни лесных эльфов, мешающихся с шелестом листвы, Леголас прощался с лесом, бывшим ему домом большую часть жизни. Это было прощание навсегда, но с легким сердцем – лес отпускал его, не надеясь на новую встречу, но зная, что этого не миновать, и не печалясь. Лесные эльфы печалиться не умели, и Леголас надеялся в последний раз припасть к источнику их беззаботности и жизнелюбия, прежде, чем навсегда перестать быть одним из них.
Он провел в доме отца несколько дней – и на это время, казалось, вернулся в прошлое. Как в те дни, когда о зле еще не помышляли, Леголас снова был юношей, познающим жизнь, живущим в тени отцовских стен и оберегаемым ими. Он с радостью поддался этому сладкому наваждению, урвал последние крохи спокойствия и знакомого счастья. Отец был мягче и общительней обычного – вместе они походили знакомыми тропами, слушали пение птиц и журчание зачарованных ручьев. Один раз даже съездили на охоту, и Трандуил был приятно удивлен, как отточилось и без того достойное восхищения мастерство Леголаса в стрельбе.
Но теперь всему этому приходил конец, и они ехали сквозь приветливую темноту каждый навстречу своей новой жизни. Подарок отца – крохотный серебристый саженец – был надежно упакован и прикреплен к седлу Леголаса – он нес в себе кусочек магии Лесного Короля и не мог завянуть в дороге.
Начинало светать, когда небольшая группа достигла южной границы Лихолесья. Здесь росли раскидистые древние буки, и, спешившись, Трандуил подошел к одному из них и замер в прохладной предрассветной полутьме. Стражи вместе с Леголасом присоединились к нему, но держались чуть в стороне. Взор глаз Короля был устремлен на юг, и весь он будто бы превратился в слух. Над лесом висела прозрачная тишина, не было слышно даже перекликаний птиц. Граница земли и неба алела, и по темному склону начали расходиться приглушенные розовые и пурпурные разводы. Рассвет разгорался, земля дышала свежестью и чистотой надвигающейся осени, и в ветре чувствовалась леденящая прохлада ее сухих щедрых рук. Леголас застыл вместе со всем вокруг – казалось, теперь время властвовало лишь над солнцем, медленно просыпающемся за границей видимости.
И когда первый луч коснулся крон замерших деревьев, откуда-то из-за ветвей послышалась звонкая песня. Множество чистых ровных голосов пели на древнем языке, и мелодия лилась, растекаясь, как солнечный свет, как молочный туман наступающего утра. Леголас увидел, как его отец встрепенулся и даже почти подался вперед всем телом, а музыка все приближалась.
На опушке, неся серебряное знамя, появился отряд – не больше их собственного. Впереди на белоснежном легконогом коне ехал Владыка Келеборн, и лицо его светилось радостью и предвкушением. Он поднял руку, и спутники его остановились. Леголас видел, что, спешиваясь, Владыка едва удерживался, чтобы не пуститься бегом. Несколько мгновений пение звучало громче и отчетливей, но потом Келеборн медленно и чинно, едва касаясь ногами земли, двинулся вперед, и голоса смолкли. Трандуил, ступив из тени бука, не приминая под собой травы, пошел ему навстречу, и у самой границы двух королевств, в полушаге друг от друга, они остановились. Леголас мог видеть лицо отца – и перед ними был больше не величавый Король края, выжившего в жестокой войне, не мудрый ледяной правитель, ни разу толком не улыбнувшийся за последние несколько веков. Трандуил снова стал тем юношей, которого Леголас знать не мог, но про которого слышал из рассказов других. Легконогий охотник, беззаботный и дерзкий, как пробившийся в комнату солнечный блик, с распахнутым сердцем, чистыми помыслами и любовью в душе, огромной и бессмертной, как Море. И царевич почувствовал, как его собственное сердце наполняется радостью.
Владыка Келеборн, улыбаясь, посмотрел на Трандуила и протянул руку – их пальцы сплелись, и в высоте, между ветвей, наконец радостно и звонко запели птицы.
- Ночь миновала,- проговорил Владыка, и голос его – тихий и мелодичный, казалось, был слышен со всех концов просыпающейся земли,- и в этот утренний час я снова нарекаю этот край Эрин Ласгален – Лесом Зеленых листьев.

@темы: Властелин колец

---

Хуже нет, чем, когда не можешь заснуть, потому что мозг генерирует идеи в страшном количестве, но ты слишком хочешь спать, чтобы их записать...
Жизнь - боль)

---

Доброе утро)

Только что кофейный автомат, у которого обычно снега зимой не допросишься (наверно, потому что это кофейный автомат, а не снежный), на мое требование выдать мне капуччино (28 рэ), мало того что дал мне сдачи с 30 рублей 7 (это цена говноэспрессо), так еще и налил капуччино амаретто за 33)
Не знаю, к чему это я) Видимо, что-то случилось)

пысы. Если не попустит, я таки напишу про Арагорна, палатку Арагорна и Эомера

@темы: Пойду, трахну овцу (с)

---

***

В последнее время на работе у меня много работы (странно, правда?), и меня не покидает чувство, что, выполняя ее, я прокрастинирую, хотя могла бы написать новую главу. Да, я ничего не путаю)

Итак, новая глава - действие движется к концу.
Написав про персонажа, я могу лучше его понять, так что это еще и тренировка перед Комнатой))
Как обычно, про войну. Кольцо и Арагорна Профессор написал и без меня, а я все о своем)

Брат

Когда Леголас впервые увидел белые башни Минас-Тирита, это было все равно, что смотреть на раненного бойца посреди поля боя. Ужасными провалами зияли крепостные стены, чернели переломанные кости ворот. В закатном свете казалось, что город истекает кровью. Битва была выиграна, но герой умирал, покрыв себя славой.
Заслонив глаза ладонью от муторного красного света, Леголас смотрел на стены, о которых однажды позволил себе мечтать. Сейчас, когда отгремели сражения, но смерть была еще на пороге, он снова почувствовал, что на месте его сердца осталась пустота, которую заполнить было уже невозможно. Он видел и слышал, как едва не поставленные на колени, люди зажглись верой после славной победы. Как возрождалась в них пусть глупая, но все же надежда. Леголаса же весь его путь, все горести, страхи и сражения, привели в очередной тупик. Он чувствовал себя сейчас жестоко обманутым, преданным собственной душой, которая после битвы при Хельмовой Пади заставила его поверить, что в жизни еще остался смысл. Теперь же, стоя перед раненным Минас-Тиритом, эльф чувствовал, что пути дальше ему нет. Он, не страшась, ступил на Стезю Мертвецов – на путь, закрытый для тех, кто ходил под солнцем и дышал. Но теперь Леголас встретился с собственными призраками и прошел по собственному Пути Мертвых. И это было страшно.
А потом он увидел его.
Когда Эстеля призвали в Палаты Врачевания, чтобы тот спас раненных из объятий тьмы, Леголас решился отправиться за ним. Его никто не звал, и он боялся пересечь границу города, словно на этом лежал какой-то священный запрет. Леголас когда-то – кажется, полжизни назад, мечтал войти в Минас-Тирит рука об руку со своим единственным, под звуки торжественных труб. Теперь же мечта его сбылась, исказившись, приняв уродливые смазанные очертания. Он был один в изувеченном городе. И шел смотреть на умирающих.
В Палатах Врачевания никто не обратил на него особого внимания – раненных было много, и все, кто встречался Леголасу на пути, спешили по своим делам. Он следовал за Эстелем легкой тенью, не зная точно, что или кого надеется увидеть.
Человек покоился на низком ложе – темные волосы разложены на плечах, лицо – восковая маска, глаза закрыты, и, едва увидев его, Леголас почувствовал, как пол начал выскальзывать у него из-под ног. Он отступил в тень и прижался к каменной стене, не сводя с этого лица взгляда. Лежавший на постели был удивительно, почти издевательски похож на Боромира, и Леголас осознал, что, едва уронив взор на этого человека, наконец заглянул смерти возлюбленного в глаза. Конечно, перед ним лежал не Боромир – в красивых бледных чертах легко можно было угадать его брата. И дело было не только во внешнем сходстве. Просто сейчас, стоя в Палатах Врачевания, Леголас вдруг ощутил, что от его человека со смертью Фарамира не останется ничего.
А Фарамир умирал. Леголас слышал, как Эстель, сев на колени рядом с его ложем, снова и снова произносит его имя, словно призывая из долины смертной тени. Вот только голос его звучал все тише и тише, и битву за жизнь гондорца государь проигрывал. Леголас закрыл глаза. Там, на Парт-Галене, когда спутники его водружали тело Боромира на похоронный челн, Леголас не отважился посмотреть на него, а теперь лицо человека всплыло перед его внутренним взором так отчетливо, что от подступивших слез Леголас чуть не задохнулся. Он, должно быть, выглядел также, как Фарамир сейчас, с той лишь разницей, что братья находились по разные стороны границ смерти – за один шаг друг от друга. Если бы тогда Леголас знал, что ждет его на пути, он осмелился бы хотя бы поцеловать Боромира на прощание. Но теперь думать об этом было поздно.
Вокруг него поднялась суета – Леголас стоял, не шевелясь. Он боялся, что, стоит ему открыть глаза, все вокруг него наконец рухнет и погрузится во мрак. Сам он уже был окружен, пронизан им. Но вдруг в неясном гуле окружающей спешки эльф почувствовал, что сам воздух в комнате изменился. Он ощутил легкий аромат – знакомый и успокаивающий, как запах любимых объятий. Леголаса в миг наполнило робкое пока, но все крепнущее ощущение покоя – он снова сидел на сплетении серебристых ветвей меллорна, подставив лицо мягким солнечным лучам, и знакомые руки должны были вот-вот обнять его со спины, прижать к широкой груди, в которой билось любящее верное сердце. Эльф кожей, всем телом почувствовал это предвкушение близости.
А потом слабый голос произнес:
- Ты звал меня, и я пришел. Приказывай!..
***
Во второй раз Леголас встретился с Фарамиром уже в новой Эпохе. Ее отсчет еще не начался, но эльф, как и все его сородичи, чувствовал, что она наступала. В Гондор вернулся король, Враг был повержен, и в Средиземье воцарился мир.
Минас Тирит исцелялся от тяжелых ран, и, входя в город снова, Леголас видел, слышал, ощущал, как жизнь возвращается в город. Пора страхов и горестей миновала, и настало время празднеств.
Ступая по светлой брусчатке просыпающейся от смертного сна столицы, эльф слышал отзвуки древних песен в каждом своем шаге – казалось, камни, выдохнув с облегчением, когда миновала опасность, теперь вновь обретали свои голоса. Но пели они больше не о временах прошедших, не о героях старых легенд, а о грядущем, о том, что вернулся Государь, и теперь наступало новое время. Их голоса делали, казалось, всех, кто их слышал, юными, заставляли их сбросить шелуху отжитого и возродиться к жизни обновленными.
И лишь один Леголас чувствовал на плечах своих весь груз прожитых лет и пройденных лиг. Теперь, когда война была окончена, он ощущал себя деревом, выросшем на краю обрыва – корни его еще держали, но хватило бы и порыва ветра, чтобы сбросить его в небытие. Он был согбенным старцем в этом мире юных лиц и звонких голосов. Он растратил все слова всех песен и сам, кажется, лишился голоса. По правилам пари жизнь эльфа все еще не принадлежала ему, но он боялся теперь, что Гимли в награду за победу досталась лишь горсть побуревших прошлогодних листьев.
Он увидел высокую статную фигуру на крепостной стене. Предвечернее солнце очертило ее четко, словно углем, и Леголас снова вздрогнул от накатившего ложного узнавания. Человек стоял неподвижно, подняв голову и подставив лицо теплому ветру. Эльф приблизился к нему неслышно, не решаясь подойти вплотную. Сейчас, посреди города, полного людей, музыки и смеха, Леголас вспомнил все те рассказы, что слышал от Боромира – человек, что стоял на стене в одиночестве, жил в сердце гондорца, и потому поселился и в сердце Леголаса еще до того даже, как тот впервые увидел его. Вполне возможно, встреча их была предназначена судьбой – Леголас не знал точно. Жизнь сберегала его даже после того, как эльф был готов добровольно от нее отказаться, и, может быть, все шло именно к этому моменту, к этому новому рубежу.
Он остановился за спиной человека на расстоянии шага – тот либо не слышал его приближения, либо не придал этому значения. Леголас вдохнул поглубже, чтобы что-то сказать, но человек заговорил первым.
- Ты ведь подкрался ко мне не для того, чтобы столкнуть со стены?
Неожиданно для себя Леголас рассмеялся. Голос Фарамира звучал спокойно и негромко, словно он был погружен в собственные мысли, и Леголас прервал его размышления. Впрочем, вероятно, так оно и было. За доли секунды до того, как он заговорил, в мозгу эльфа пронеслось множество вариантов того, какими будут их первые слова друг другу, но ничего подобного он не ожидал. И потому даже не смог придумать ничего остроумного в ответ.
- Нет, Фарамир, вовсе не для того,- ответил Леголас.
Гондорец медленно обернулся. Теперь солнце светило ему в спину, и лица было почти не разобрать. Из-за этой причудливой игры теней иллюзия, что перед ним Боромир, была полной. Леголас с трудом улыбнулся.
- Ты мое имя знаешь, а я твоего – нет,- губы Фарамира тоже тронула улыбка, но тут же исчезла, словно гондорец не давал себе воли улыбнуться по-настоящему. – это не слишком честно.
- Твое имя знают все,- ответил Леголас. Сейчас, когда Фарамир говорил с ним, с каждым словом становилось все очевидней – при всем сходстве с Боромиром, он был совсем другим. Его голос, его манера держаться, его интонации – все было похожим, но при этом совершенно иным. Леголас пока не мог понять, в чем именно заключалась эта разница, но чувствовал несказанное облегчение. Находиться рядом с точной копией того, кто больше не вернется, и знать, что это – не он, было бы невыносимо. Фарамир же был любимым братом Боромира, но не самим Боромиром. А, значит, мог стать братом и Леголасу.
- Но ведь ты – не все,- заметил Фарамир,- в этом городе эльфов давно уже не бывало. Кроме того, ты не стал бы разыскивать меня, если бы хотел просто справиться о моем здоровье.
- С чего ты взял, что я разыскивал тебя? – спросил Леголас, склонив голову к плечу. От обоих братьев веяло энергией и силой, но сила Фарамира была совсем иной, чем у брата. Про себя еще до того, как они стали близки, Леголас всегда сравнивал Боромира с необъезженным диким жеребцом. Эта ассоциация родилась, кажется, едва ли не в первый момент, когда он увидел гондорца на Совете в доме Элронда. Боромир был из той породы, что ступали в бурлящий поток, не глядя под ноги, что бросались защищать то, что считали своим. Из той породы, что никогда не смогли бы ходить под седлом. Эльфы же, как известно, всегда ездили верхом без сбруи.
В Фарамире же чувствовалась прозорливая осторожность, которая не имела, впрочем, ничего общего с трусостью или нерешительностью. Он, казалось, обладал мудростью людей куда старше себя самого, иным взглядом на вещи. Сложно было сказать – всегда ли он был таким, или его изменили война и чудесное спасение из-за границы смерти, но Леголасу вдруг показалось, что из двух братьев этому больше подходила роль перворожденного.
- Прости, если я ошибаюсь,- Фарамир легко пожал плечами – спорить он явно был не настроен.
- Нет, ты прав,- кивнул Леголас,- я искал тебя. – искал с того самого дня близ Амон Хена, добавил он мысленно,- мое имя – Леголас.
- Ты пришел вместе с государем Элессаром,- кивнул Фарамир.
- Я был его спутником от самого Ривенделла,- подтвердил Леголас, и заметил, как взгляд серых глаз Фарамира стал внимательней. Видимо, вывод из этих слов он сделал правильный. И скрывать что-то, разумеется, не имело никакого смысла,- я знал и очень любил твоего брата. Люблю,- тут же поправился эльф, испугавшись собственных слов.
- Тогда у нас есть что-то общее,- лицо Фарамира вдруг едва заметно дрогнуло, и под его суровым мудрым обликом Леголас на мгновение увидел того самого мальчика, о котором рассказывал Боромир. Того, кто приходил по ночам, испуганный и заплаканный, кто неправильно держал деревянный меч и неумело подбирал песни на лютне, слишком большой для него. Казалось, Леголас взглянул на Фарамира чужими глазами, через него на брата сейчас глядел Боромир, и в сердце своем Леголас понадеялся, что гондорец знает, что брат его жив и здоров.
- Меня не было рядом с ним, когда он пал,- проговорил Леголас,- но с того самого дня я ношу его имя в душе. Вместе с ним почило мое сердце.
Фарамир несколько мгновений молчал, прямо глядя на Леголаса. Он будто бы хотел разглядеть – не лжет ли эльф, не преувеличивает ли. Наконец, кажется, уверившись, Фарамир опустил глаза и сжал руки в кулаки. Его плечи поникли, и Леголас заволновался, не перешел ли он черту – человек этот потерял слишком многих, чтобы напоминать ему об еще одной потере.
- О его смерти мне было известно еще до того, как я узнал эту весть,- сказал Фарамир тихо. – но до сих пор я не позволял себе оплакать его. О нем скорбели наши люди, солдаты, что были под его началом. Наш отец… но только не я. Осознание того, что он все еще жив где-то, и разум его обращается ко мне, поддерживало меня после того, как он уехал. Когда же я узнал, что он не вернется, я не стал в это верить. До сих пор.
- И его разум, и его сердце были с тобой,- с жаром проговорил Леголас. Он впервые встретил человека, способного понять и разделить его чувства, любившего Боромира с той же силой, что и он сам. И от осознания этого сердце Леголаса забилось отчаянно часто. – он говорил о тебе так часто, что мне кажется, я знаком с тобой уже очень давно.
Фарамир поднял глаза, и Леголасу показалось, что сейчас он совершенно по-мальчишески, волнуясь, переспросит «Правда?»
- Ты даришь мне свет в темной пустыне скорби,- проговорил он,- я знал, что так и было, верил в это. Но слышать это от того, кто любил его, во сто крат ценнее. Благодарю тебя.
Они замолчали, думая каждый о своем и об одном и том же. Наконец заговорил Леголас:
- Когда он рассказывал о Минас-Тирите, я всегда представлял его себе очень ясно. Я верю, что очень скоро эти стены и эти улицы станут такими, какими он их запомнил… но одного данного ему обещания, я исполнить не смогу.
- Обещания? – переспросил Фарамир. Леголас чувствовал, что он с жаром ловит каждое слово, связанное с Боромиром, и эльф решил быть щедрым дарителем.
- Я обещал ему, что, когда война закончится, я помогу расцветить эти древние камни садами,- ответил он,- я выращу цветы и деревья, я напою воздух их ароматами. И посажу дерево в честь нашей любви…
- И ты передумал? – спросил Фарамир с любопытством.
- Да,- честно ответил Леголас,- эти стены, эти улицы, эти дома должны стать такими, какими прежде. Здесь, среди белого камня и древней славы нет места моей задумке,- он покачал головой,- и никогда не будет здесь нашего с ним дома, чтобы под окнами его посадить то самое дерево,- в глаза эльфа словно бы насыпали песка – это был час откровений, и он был честен с самим собой впервые за долгое время.
Фарамир кивнул и молчал несколько мгновений.
- Государь жаловал мне Итилиэн,- вдруг сказал он,- в давние времена это был цветущий сад Гондора – самый прекрасный край в окрестных землях.
Леголас вскинул на человека взгляд.
- Я был там,- быстро проговорил он, словно боясь, что Фарамир, не договорив, откажется от своей мысли.
- Я мечтаю возродить его в первозданной красе,- Фарамир улыбался, глаза его затуманила мечтательная дымка,- я мечтаю, чтобы там поднялись сады и деревья, чтобы всякий, кто окажется там, чувствовал покой и благость в сердце. Я мечтаю, чтобы этот край стал краем гармонии и жизни.
Леголас чувствовал, как сердце заколотилось в предвкушении его следующей фразы.
- Я хочу пойти с тобой,- проговорил он,- я могу привести моих сородичей из лесов Ласгалена, и мы вместе сможем воплотить эту мечту в жизнь…
Лицо Фарамира просветлело. Леголас увидел, как последняя тень уходит с него, словно ветер раскидал клочья утреннего тумана, и взошло солнце.
- Да будет так,- проговорил он торжественно и просто, и Леголасу показалось, что по ледяной корке его неутолимой скорби идут крупные трещины.

@темы: Властелин колец

---

***

Большая половина сказочки уже написана, и повествование еще некоторое время пойдет параллельно канону.
А вот и новая глава)

Пари

Над ущельем сгущались сумерки. Все вокруг, как тяжелой дымкой, подернулось тревожной тишиной.
От стен древней оружейной веяло вековым холодом. Со всех сторон раздавались приглушенные голоса, лязг железа, неясный отдаленный гул - крепость готовилась к осаде. Наползающая ночь дышала предвкушением битвы.
Леголас вытащил из ножен свой кинжал, крутанул его в руке - острая вороненая сталь тускло блеснула. Древний клинок никогда не нуждался ни в чистке, ни в заточке, был легким и точным. С самой юности, когда только получил его в дар, Леголас учился управляться им, как иные управляются собственными руками, и теперь мог разить им, не задумываясь, не целясь. Верное оружие, даже не так - верный боевой товарищ, и Леголас надеялся, что из его мертвых пальцев его заберет не мордорская погонь, а кто-то, в чьих руках кинжал сможет вновь засверкать.
Он пересчитал стрелы в колчане - их было слишком мало. Те, что были в оружейной, плохо подходили для большого тугого лука галадримов, который подарила Леголасу Владычица. Впрочем, в темноте все равно особо не постреляешь - эльф надеялся продать свою жизнь подороже, и лук будет ему в этом не главным помощником. Он погладил гладкую серебристую рукоять - она была теплой, словно нагретой солнцем, и, прикрыв веки, Леголас на мгновение перенесся туда, где этот лук был вырезан. В золотом лесу Лотлориэна сейчас царила весна. Всю свою жизнь Леголас мечтал взглянуть на меллорны в цвету, пройтись по тропинкам между серебристых стволов, вдыхая сладкий аромат возрождающейся после зимы жизни... всю свою прежнюю жизнь. Он почти увидел сквозь толстые стены оружейной, через много лиг от Ущелья Хельма, как на вершине Карас Галадона Владыка Лотлориэна стоит, опустив тонкие руки, и печально смотрит вдаль, пытаясь отыскать своим прозревающим взглядом его - потерянного, скрытого за завесой тьмы и смерти. Келеборн предупреждал его, и, возражая ему, Леголас не мог представить, что человеческий век, о котором они говорили, окажется настолько коротким. Что ж, у всего, что имело начало, должен был быть конец - и Леголас подошел к своему. И собирался переступить черту с честью, покрыв себя славой. Он очень смутно себе представлял, что его ждет потом, за этим рубежом. Истории о смерти никогда не интересовали его прежде, и теперь Леголас гадал - сможет ли он там, за пределами смертного бытия, снова повстречаться с душой своего избранника. Эльф хотел бы, чтобы у него было побольше времени на то, чтобы расспросить об этом отца, Владыку или хотя бы Митрандира. Но времени не оставалось. Решение было принято, и теперь можно было лишь уповать на милость судьбы.
Жалел Леголас и о том, что не мог послать свой разум за пределы тела туда, где на голых темных ветвях уже распускались новые зеленые листья, и Лесной Король сменил ледяной венец на корону из вешних цветов. Леголас знал, что своим уходом оставит еще одну дыру в его сердце - отец никогда не был щедр на выражение любви, от него нельзя было дождаться лишней ласки или доброго слова, но под этой броней из молчания и отстраненности Леголас всегда умел разглядеть настоящие чувства. Для его отца истинной ценностью обладали лишь два сокровища - и одним из них был он, его потерянный сын. Да, Леголас осознавал жестокость своего решения, но это не вызывало в нем ни тени сомнения. Отпуская его в Имладрис, отец, должно быть, знал, что прощается с ним навсегда. Он даже обнял его на прощание - а такого с ним никогда не бывало прежде. Леголас надеялся, что Трандуилу расскажут, что сын его пал в славной битве, познав истинную любовь. Конечно, если останется кто-то, способный рассказывать.
Леголас проверил натяжение тетивы и отложил лук - он был готов и теперь с замиранием сердца, как дети ждут приближения праздника, ждал, когда зазвучат тревожные звуки рогов, возвещающих битву.
- Ну да, именно так вы, эльфы, всегда и поступаете,- раздался вдруг совсем рядом ворчливый голос. Леголас обернулся - Гимли, поглаживая рукоять секиры, стоял в нескольких шагах от него и рассматривал его, нахмурив брови.
- Вы научились ходить неслышно, как эльф, мастер гном,- заметил Леголас с беззаботной улыбкой. Судьбе он был благодарен хотя бы за то, что погибнет, сражаясь бок о бок с другом, и уж с ним-то он успеет попрощаться.
Но Гимли на его замечание не отреагировал, продолжая хмуриться.
- Вечно с вами одна и та же история,- он подошел ближе, и на мгновение Леголасу показалось, что гном хочет его огреть секирой,- я-то думал, ты не такой, как все твои сородичи.
- Не понимаю,- тон Леголаса все еще звучал легко и почти весело, но взгляд стал внимательным и цепким - Гимли вел себя странно.
- Все ты понимаешь, мой добрый Леголас,- хмыкнул гном и надвинулся еще,- как только возникают трудности, вы, дивный народ, тут же поджимаете хвост - и в кусты. Взять хотя бы твоего папашу.
Неожиданно оскорбленный, Леголас почувствовал, как у него запылали уши. Он, конечно, понял, о каком эпизоде говорил сейчас Гимли - в Лихолесье о том случае вспоминали всегда с неохотой.
- Мой отец был оскорблен твоими сородичами, мой добрый Гимли,- отрезал он,- и шел на них войной. Но, увидев, что они и так повержены, был милосерден и не стал их добивать!
- Уверен, у тебя, в твоем паучьем царстве, именно так и рассказывают,- фыркнул Гимли и коротко утробно рассмеялся,- даже если и так, уж ты-то точно не собираешься проявлять милосердия. Обычная трусость - вот как я это называю.
Леголас взялся за рукоять кинжала и сурово глянул на гнома. Что на того нашло, эльф не понимал - с тех пор, как Боромира не стало, Гимли, кажется, взял на себя обязанность приглядывать за ним, чуть ли не оберегать и защищать (если бы Леголасу нужна была защита), а теперь вот так насмехался и ерничал. Не происки же это Сарумана - грешным делом подумал Леголас. Но разбираться было не досуг - гном оскорблял его, а Леголас не мог понять, за что.
- Объяснись,- потребовал эльф,- или мне придется проверить твою шею на прочность, мастер гном!
- А чего объяснять,- Гимли поднял секиру, и выглядело это довольно угрожающе - кажется, он и правда вознамерился напасть на Леголаса,- ты и сам понимаешь, о чем я. Думаешь, я не понял, что ты собираешься сложить голову в этой битве?
Леголас, подавшийся было вперед, готовый обороняться, замер, удивленно глядя на гнома. Врать он не умел и не хотел уметь, и сейчас отпираться было бесполезно. Он опустил руку с кинжалом и печально улыбнулся гному.
- Я не стану спрашивать, как ты узнал об этом,- сказал он,- и я сожалею, что своим решением разочарую тебя, мой друг. Но моя жизнь принадлежит мне - теперь снова мне одному. Кроме нее у меня больше ничего не осталось. И я волен распоряжаться ею, как мне заблагорассудится.
Гном несколько мгновений сжимал секиру так крепко, что костяшки его пальцев побелели. Потом, вздохнув, опустил ее.
- Ладно, друг Леголас,- сказал он уже спокойней, своим нормальным немного ворчливым тоном,- никому не известно, останемся ли мы в живых после этой ночи - все идет к тому, что шансов у нас не много. И, вполне возможно, тебе и решать-то ничего не нужно было. Но тем не менее, раз уж ты называешь меня другом, я предлагаю дружеское пари.
- Пари? - переспросил Леголас. Он был совершенно не настроен на игры. Атмосфера в крепости сгущалась, и откуда-то издалека, вместе с ударами грома, стал доноситься гул движущейся армии - чуткое ухо эльфа уловило неровные крики, лязг и топот - прислужники Сарумана приближались к Хельмовой Пади. Гимли тоже это понимал, но смотрел на Леголаса все также прямо и решительно.
- Пари,- подтвердил он,- ты все равно, наверно, хочешь продать свою жизнь подороже - иначе сбросился бы с этой крепостной стены, и дело с концом. Так вот, я предлагаю следующее - устроим соревнование. Кто соберет больше голов, тот и победил.
- Это довольно несправедливо,- заметил Леголас,- почему я должен согласиться? Ведь, чтобы подвести счет, нужно будет дожить до конца сражения.
- Верно,- кивнул Гимли,- но ты же не настолько наивен, чтобы полагать, что битва эта - последняя.
- Не настолько,- согласился Леголас,- и что же у нас на кону?
- Ты на кон поставишь свою жизнь, друг Леголас,- ответил Гимли,- если моя секира полакомится большим количеством орочьей крови, твоя жизнь будет в моем распоряжении, раз уж это все, что у тебя осталось.
Леголас нахмурился. Хитрость Гимли была прозрачной, как майский утренний воздух, но он, кажется, и не собирался таиться, сразу выложив карты на стол.
- А что же, в случае победы, получу я? - поинтересовался эльф.
Гимли усмехнулся.
- Я мог бы предложить тебе экскурсию в тайные чертоги Дарина, куда не ступала нога ни единого эльфа,- ответил он,- но пари должно быть справедливым, а награда равноценной. Поэтому я поставлю свою жизнь.
- Можно ли считать жизнь эльфа и жизнь гнома равноценными вещами? - скептически спросил Леголас,- ваша жизнь коротка.
- Равноценными, если эльф все равно намеревается погибнуть,- кивнул Гимли. - и раз моя жизнь коротка, то в случае моей победы, тебе почти ничего не грозит - я не собираюсь оставлять твою жизнь кому-то в наследство.
Леголас некоторое время молчал, глядя на Гимли. Он знал, наверно, почему гном делал это, почему придумал это нелепое пари и так легко разбрасывался своей жизнью. Настоящих друзей, чьи корни не терялись бы в глубоких недрах земли, у Леголаса было совсем немного. Дружба для того, чья жизнь исчислялась тысячелетиями, была понятием очень относительным. Друзья могли не видеться много веков, или надоесть друг другу за пару десятилетий. Она была не чета любви - вечной и неусыпной. Она требовала перерывов и не терпела клятв. У смертных же все было иначе. Видимо, в этом было преимущество тех, чья жизнь была ограничена временем. Они умели ценить моменты, они знали, что не сегодня, так завтра или через пару лет всему может прийти конец. Теперь и Леголас это знал. И в конце-концов, Гимли был прав во всем - они могли не пережить эту ночь и так.
- Хорошо, Гимли, сын Глоина,- торжественно проговорил Леголас, протягивая руку,- я принимаю пари.
- А я скрепляю его, Леголас, сын Трандуила,- ответил Гимли с не меньшей торжественностью,- раз уж больше скрепить его некому.
Они пожали руки, и вдруг Гимли крепко дернул Леголаса на себя, заставляя наклониться. Из-за разницы в росте объятие вышло немного неловким - эльф чуть не ударился носом о шлем гнома, но, приноровившись, обнял его в ответ.
- Постарайся не умереть и не растратить мою награду,- проговорил Гимли, и Леголасу показалось, его голос прозвучал глухо и хрипло.
- И ты тоже,- ответил он, похлопав друга по спине.
***
Для Леголаса битва прошла, как во сне. Он помнил рассказы Боромира о том, как сражение может захватить, помутить разум, и воин становится больше не мыслящим анализирующим существом - он становится духом войны. Разящим мечом, меткой стрелой, твердой рукой и верным сердцем. И то же самое Леголас испытал в битве за Хельмову Падь. Он стрелял, пока не кончились стрелы, не забывая вести счет поверженным врагам. Он рубил их кинжалом, чувствуя, как рукава пропитываются вражеской кровью. Он чувствовал, как снова оживает мир вокруг него. повсюду была смерть, но в душе эльфа пылал огонь воинского азарта. Он был словно один посреди волнующегося моря кровавой темноты, и в то же время ощущал себя частью огромного могучего организма - Леголас был воином среди воинов, и у них на всех была одна цель, один дух и одна отчаянная смелость.
Но когда Эстель сказал, что Гимли остался в пещерах за Гатью, отрезанный от основных сил, загнанный в угол, эльф словно бы споткнулся о камень.
Тридцать девять орков - повторял он про себя, собирая стрелы и готовясь к новой волне нападения,- тридцать девять, друг Гимли, и этого может быть достаточно, чтобы жизнь твоя досталась мне. Приди и проверим.
О, если бы и правда можно было решить таким образом, что кто-то останется в живых, Леголас один бы уложил еще тридцать девять, да что там - тридцать девять тысяч воинов урук-хай. Но, конечно, это было невозможно, и сейчас, заставляя свои руки двигаться, свои ноги ходить, а свои глаза оставаться сухими, Леголас всеми силами гнал от себя страх. Да, он был напуган, растерян и практически загнан в угол пониманием того, что смерть, кажется, избрала его своим любимчиком. Она забирала все, что было ему дорого, обходя его самого стороной. В этой кровавой битве Леголас не получил ни царапины, а его единственный друг был заперт в пещере, полной орков.
Потому, когда в рассветных лучах он увидел среди возвращающихся из пещеры воинов невысокую приземистую фигуру, сердце Леголаса затрепетало от радости. Гимли, кажется, был ранен, но походка его осталась бодрой, а голос - звонким. Он, даже не взглянув ни на Эстеля, ни на короля Теодена, направился прямо к Леголасу.
- Сорок два, как один, любезный друг,- объявил он, и было слышно, что ответа эльфа он ждет с плохо скрываемым волнением. И неожиданно Леголас почувствовал, что рад проиграть.
- На одного ты меня обогнал,- ответил он, улыбаясь, и в этот раз улыбка это была настоящая. Эльф был рад, что не погиб, что отказался от своей идеи. Его раны все еще кровоточили, но боль улеглась, давая сделать новый вдох. Леголас догадывался, что так на него подействовала битва, близость новой потери и счастливое, чудесное избавление от нее. Он знал, что, стоит остановиться и начать прислушиваться, боль вернется. Его природе было свойственно любить лишь единожды, и в душе его все еще царила пустота. Но теперь жизнь Леголаса по праву принадлежала Гимли. По крайней мере, до тех пор, пока он не потребует реванша.
Рохирримы, воодушевленные славной победой, уже готовились к новому походу. Отовсюду теперь доносились голоса - и хотя тьма еще не была побеждена, и успех был временным и быстротечным, нынешний день был днем славы. Леголас слышал со всех сторон обрывки песен. Люди считали потери, готовились хоронить павших и выступать дальше. Стало словно бы проще дышать, несмотря на постигшие Рохан несчастья, несмотря на надвинувшийся на них темный загадочный лес, несмотря на грядущие тяготы, воздух был наполнен весной. Леголасу и самому вдруг захотелось запеть в голос. Он поймал настроение этих людей, напился из источника их торжества.
Гимли поправил повязку на голове - они сползала ему на глаза, и гном раздраженно сдернул ее после нескольких тщетных попыток закрепить получше. Рана под ней оказалась не слишком серьезной, хоть и изрядно кровила.
- Славная была битва,- сказал гном. До сих пор они сидели молча в небольшом отдалении, пока остальные готовились выступать на Изенгард.
- Славная,- подтвердил Леголас,- и она забрала многих. - он прислушался. Люди снаряжали погребальные костры, и отовсюду полились негромкие печальные песни. Рохирримы прощались со своими воинами, и голоса их с каждой минутой крепли, наполняя утро именами павших.
- Наверно, иначе не бывает,- откликнулся Гимли,- сам-то я на войне прежде не бывал, и столько смертей прежде не видел. Хорошо, что со мной твоя верная рука, друг Леголас.
Леголас улыбнулся, не переставая прислушиваться. Рохирримы пели на своем языке, и большая часть слов была ему непонятна, но в них, кроме неутолимой тоски, слышались сила и надежда. Надежда, которую сам Леголас найти отчаялся. Эти люди хоронили павших так, словно собирали их в дальний путь в надежде вскоре встретиться. Может быть, дело снова было в том, что для смертных уход слишком страшен, и, чтобы не потерять веры в жизнь, им необходимо знать, что путь смертью не заканчивается.
- Ты выиграл пари, друг Гимли,- ответил Леголас наконец,- и мне интересно узнать, как именно ты собираешься распорядиться выигрышем.
Гимли похлопал себя по бокам, словно что-то разыскивал, потом досадливо хмыкнул - трубку свою он оставил в поклаже, когда они убегали в погоню за урук-хаями, и теперь, кажется, был страшно этим недоволен.
- Чего тут думать,- ответил он ворчливо,- пока твоя жизнь принадлежит мне - живи. Вот и вся премудрость.
Леголас отвернулся от него и устремил рассеянный взгляд к горизонту.
- Это сложно,- наконец сказал он, будто бы через силу.
- Это сложно даже для тех порой, кто никогда не терял,- отозвался Гимли,- но все же, как видишь, как-то справляются.
Леголас чувствовал, что глаза его вдруг наполнились слезами. Они заструились по щекам эльфа, застлали его взор, но он даже не всхлипнул. Леголас даже толком не знал, кого именно оплакивает. Может быть, павших воинов Рохана. Может быть, собственную судьбу или грядущие несчастья. Оплакать Боромира он был все еще не готов, хоть и с болезненной четкостью осознал - гондорец умер. И он, Леголас, не смог отправиться вслед за ним, а теперь не знал, счел бы Боромир это предательством. Он был бескомпромиссен и прям, как клинок. И Леголасу захотелось вдруг вплести собственный голос в пение рохирримов. Они прощались, но не навсегда.
Эльф поднялся на ноги и двинулся по росистой траве к одному из погребальных костров. Златовласые воины провожали его взглядом - немного удивленным. Эльф в этих местах был диковинным явлением, но многие из них видели Леголаса в бою, и потому теперь даже кланялись при виде него.
Он остановился, вдыхая тяжелый запах дыма, помолчал несколько мгновений, а потом тихо запел, вплетая свой голос в стройный хор рохирримов. Языка их он не знал, но слова появлялись сами собой, из них плелся легкий торжественный узор. В погребальной песне почти не было больше печали и тоски, и уж совершенно точно не было отчаяния. Она была полна силы и обещаний. Леголас слышал и повторял имена, и когда хор на мгновение смолк, он прошептал имя Боромира, отдавая его ветру, уносящему сизый дым костров. Эльф не отпускал его душу, но наконец-то прощался.
Песня зазвучала вновь, и на этот раз люди пели о дальней земле - значение незнакомых слов вдруг открылось Леголасу с поразительной ясностью, будто имя возлюбленного было магическим заклинанием, открывающим сердце и разум эльфа. Он слышал, что рохирримы провожали своих павших в место с названием Чертоги Неушедших, и прежде Леголас ничего подобного не слышал. А сейчас, когда душа его была широко распахнута, он почувствовал вдруг, как в нее упали семена надежды. Он понимал, что надеяться глупо и, возможно, бессмысленно. В Рохане легенд и сказок было много, и эта могла оказаться одной из них. Но неожиданно для себя Леголас почувствовал, что теперь, храня это новое знание внутри себя, он снова может двигаться без принуждения. Может видеть и замечать. Может различать звуки и запахи. Серая пелена отчаяния спала выпуская его из липкой паутины небытия.
Когда песня отзвучала, и эльф вернулся туда, где оставил Гимли, лицо его было светло и спокойно. Гимли глянул на него снизу вверх.
- Мы уже отправляемся,- объявил он,- опять мне лезть на эту зверюгу.
Леголас тряхнул головой, вдохнул полной грудью и обернулся туда, где высились таинственные черные стволы деревьев.
- Как жаль, что уже уезжать,- сказал он,- будь у нас побольше времени, я побродил бы по тропам Фангорна. Вот уж воистину - волшебный лес.

@темы: Властелин колец