По первой фразе зарисовка в подарок моему дорогому асиманскому другу Sehn Sucht
Зарисовка"И тогда мы решили, что людей на земле необоснованно много и необходимо исправить это недоразумение."
Старая привычка - записывать на полях то, что приходит на ум, обрывки формул, фразы - каждая из которых вполне может с годами стать крылатой до такой степени, что ее авторство припишут "мудрости веков".
Он отложил карандаш и нахмурился. Фраза - почти дневниковая заметка - появилась на бумаге словно сама собой. Эрнесто задумчиво перечитал, усмехнулся. "Мы" - какая ерунда. Для него слово это потеряло свой смысл так давно, что и не вспомнить.
Осталось лишь то "мы", что звалось гордым именем Асиман. Но и то Эрнесто привык думать "я и мой клан". Точно также, как привык выделять "я" и из прочего множества "мы" - "я и мои ученики", "я и мой брат", "султан и я".
А тут рука сама собой написала "мы". При том - самое странное! - о ком!
В секундном порыве раздражения от взмахом руки столкнул карандаш со стола. Тот докатился до края, завис на мгновение, и лишь после этого с глухим стуком утонул в ворсе ковра на полу. Незначительный, едва слышный звук вдруг показался Эрнесто невероятно громким. Тишина личной гостиной словно разбилась на тысячу отдельных звуков. Ровно гудели экраны - обычно бесшумные. За стенами со звукоизоляцией слышали тысячи шагов. Шаги той, о ком он только что написал "мы" наверняка тоже вплетались в эту канву шума, но различить их он, конечно, не мог. Перед тем, как уйти, она рассказывала о том, каким солнце было для нее. О том, что при жизни ее саму считали дочерью Солнца.
Впрочем, слова - это лишь слова. Хотя, записанные на бумаге, они приобретали куда больший вес. Потому Эрнесто смял и отбросил лист бумаги. Хрустнуло белое полотно - словно лед под ногами треснул.
В голове теперь словно сами собой идеи плели причудливую вязь. Едва заметив это, Эрнесто потянулся за карандашом, чтобы записать хотя бы малую часть - в стройную систему это будет приведено позднее, сейчас главное - ухватить, набросать, дать в руки конец нити большого клубка вдохновения тем, кто терпеливо и кропотливо размотает его, сложит воедино, доведет до конца.
Пальцы нащупали пустоту. Эрнесто едва не выругался от досады - спугнуть вдохновение, разрушить таинство рождения гениальной идеи могла даже такая мелочь.
Все - возникшие перед глазами формулы, пути решения, комбинации - рассыпалось. Словно в светящийся экран бросили чем-то тяжелым.
Эрнесто встал и прошелся по комнате. Остановился у одного из жидкокристаллических окон. Там, за границей экрана, золотистый солнечный свет обнимал серые камни древних стен. Вечерело, и свет становился прозрачно медовым, трепетным. Он, казалось, сглаживал резкие черты города, делая каменную кладку похожей на старинную мозаику, почти игрушечной.
Экраны были запрограммированы так, чтобы ночью всегда показывать солнце - можно было менять пейзаж. Улицы Праги, умытые дождем, блестели под лучами . Белесый песок пустыни закручивался в вихри в прозрачной обжигающей жаре. Набегали на каменистый берег искрящиеся серо-голубые волны. Но ни на одной из этих картин никогда не было людей. Пустынные улицы, нетронутая гладь песка, безмолвное побережье.
Людей на земле и правда было необоснованно много. Идея "золотого миллиарда", которую, как выяснилось, разрабатывал клан Даханавар, была, конечно, не лишена смысла, но в ней был один существенный недостаток. Пока программа принесет плоды, пройдет слишком много времени. Для бессмертных время было не такой уж безусловной категорией, но вот вдохновение было вещью скоропортящейся и быстротечной. Именно поэтому в "исправлении недоразумения" Эрнесто предложил использовать иные методы. Технология была проста - в лабораторных условиях создавался смертоносный вирус. Не распознаваемый на ранних стадиях поражения. Быстродействующий. И, конечно, неизлечимый. Из нескольких случаев заболевания с летальным исходом можно было бы раздуть кризис и панику - куда более масштабную, чем вышло с распространением синдрома иммунодефицита. И тогда оставалось бы лишь решить - помочь людям, заражая все новых и новых, или дать человечеству прорядиться самостоятельно.
Экран дрогнул, по четкому реалистичному изображению прошла волна ряби, и на секунду показалось, перед глазами все расплылось, потеряв очертание. Эрнесто прикрыл глаза, и через мгновение снова посмотрел на залитую вечерним светом улицу. Все вернулось на свои места, но в то же время как-то неуловимо изменилось. Поменялся угол обзора, смазались контуры или цвета изменились - непонятно.
По черной брусчатке узкой улицы кто-то шел. Эрнесто, не шевелясь, наблюдал за этим странным явлением. Он сам программировал экраны и знал - такого просто не может быть. Уснул за столом? Попал под действие ментальной магии?
Незнакомец шел неторопливо, прогулочным шагом, не глядя по сторонам - лишь себе под ноги. Его осанка, походка, очертания его фигуры казались смутно знакомыми.
Он остановился посреди пустынной улицы и огляделся, словно лунатик, очнувшийся от сна. Эрнесто прищурился, пытаясь разглядеть его лицо. Незнакомец обвел взглядом каменные стены, пустые окна. Он, казалось, недоумевал, почему в городе в такой час так пусто.
Наконец он замер, и вместе с ним - весь окружающий пейзаж, даже солнечный свет застыл липкой янтарной смолой. Эрнесто почти ощутил это кожей, словно сам оказался на вечерней пустой улице.
Незнакомец с экрана медленно поднял голову к солнцу, и на своих щеках Эрнесто ощутил тепло и мягкость лучей - как опахалом коснулось.
Незнакомец развел руки, словно впитывая солнечный свет, и Эрнесто ощутил, как его тепло проникает в тело, наполняет вены вместо крови липким полупрозрачным медом.
Еще секунда - и незнакомец посмотрел на него с экрана в упор - Эрнесто узнал собственные пронзительно солнечные глаза.
Он вздрогнул и несколько секунд, не понимая, что происходит, смотрел на лист бумаги на столе перед собой. Экраны показывали привычную картину вечерних безлюдных мостовых. В кабинете царила непроницаемая сладостная тишина.
Эрнесто усмехнулся сам себе.
"И тогда мы решили, что людей на земле необоснованно много и необходимо исправить это недоразумение."
От этой фразы он сделал отступ в несколько строк. Карандаш быстро-быстро заскользил по бумаге, стараясь ухватить вдохновение, подцепить и выплеснуть на белизну бумаги.