***

[henrywottonesq]

Желание залезть в нору и шипеть оттуда на людей, все никак не проходит.
Но, как говорил Брэдбери, я никого не убиваю, именно поэтому я писатель. Написал зарисовку по Учебке, хаха.

П - педагогика.

То же здание – второй этаж. Алекто знала, что к нему ведет ровно двенадцать ступеней. В свой первый визит она пересчитала их, пока поднималась, чтобы не думать об опасности затеянного предприятия, и цифра эта врезалась ей в память. Сейчас она шла быстро, не думая ни о чем, но все равно считала.
Одиннадцать… двенадцать…
Тяжелая деревянная дверь – Алекто вошла без стука. В комнате – темно.
Он сидел в той же позе, что и в тот, самый первый вечер. За столом у окна. Читал в свете уличного фонаря с улицы какую-то небольшую книгу в красной обложке. Когда Алекто вошла – отложил ее в сторону. Кэрроу уже достаточно хорошо изучила русский язык, чтобы мельком прочитать на обложке: «Александр Блок. Двенадцать». Внимание к деталям – одно из главных качеств убийцы. Он повторил это несколько раз, и Алекто запомнила.
В комнате было сумрачно и прохладно. Долохов медленно встал. Хотя Алекто знала – он сам позвал ее, он не причинит ей больше вреда, чем потребуется – ее прошиб холодок. В полутьме глаз Долохова разглядеть она не могла.
- Подойди,- его голос – низкий, мягкий и вкрадчивый. Похожий на завитки тяжелого сигарного дыма. Ее отец курил сигары.
Алекто подошла вплотную. От Долохова едва уловимо пахло крепким кофе, табаком и мускусом. Запах такой знакомый – и не менее пугающий, чем его взгляд. Он учил ее уже две недели, и в это время Алекто училась защищаться почти от любого нападавшего, даже не имея в руках палочки. Но от самого Долохова защититься было, казалось, невозможно.
- Сделай мне больно,- в его мягком, почти гипнотическом голосе, жесткий привкус акцента появлялся очень редко, но сейчас было ощущение, что он неверно подобрал формулировку, запутавшись в незнакомых словах. Но Алекто точно знала, что он имеет в виду. Болевые точки. Он заставил ее изучить их все, показывая одну за другой, доводя ее до грани, когда терпеть боль было уже невозможно.
Долохов стоял прямо, глядя на нее сверху вниз, глаза цвета стали, и сталь во взгляде. Алекто решительно кивнула.
На нем была лишь черная майка, открывавшая плечи, шею и часть груди. У Долохова плечи не спортсмена – бойца. Ни одной лишней мышцы, ни одного выступающего сухожилия, но все, что есть – части смертельного оружия. Максимально эффективные, основа его скупых точных движений.
Алекто протянула руку. Огладила его шею от мочки уха вниз, по линии сонной артерии, скользнула пальцами чуть вперед, надавила.
Долохов не дрогнул – его тело – броня. Ни одного слабого места, ни одного изъяна. Пальцы скользнули дальше – вторая точка четко у основания челюсти. Если правильно надавить, можно ее выбить одним усилием пальцев.
Он лишь усмехнулся.
Она перебиралась пальцами все ниже – яремная ямка, чтобы перебить трахею. Электрическая косточка локтя. Основание большого пальца – если заставить ладонь онеметь, палочкой особенно не помашешь… Все без толку. Он научил ее бить, но оружием против себя самого пока не сделал.
- Ладно,- выговорила Алекто негромко, но четко – по-русски – и опустилась на колени.
Звякнула пряжка ремня, вжикнула молния – Долохов не оттолкнул ее. Алекто чувствовала на своей макушке его любопытный взгляд. Она чуть приспустила его брюки, взяла в ладонь, словно примериваясь, затем, глубоко вдохнув – в рот.
Он выдохнул – почти зарычал. Негромко, но глубоко, словно не хотел выпускать из себя этот звук. Алекто почти видела, как Долохов чуть запрокинул голову, опустил веки и смотрит на нее с ехидным ожиданием. Но стальную радужку уже затопил черный зрачок.
Она не знала, откуда в ней взялось понимание того, как ему нравится больше всего. Может быть, дело было в том, что все мужчины любят это одинаково. Может быть, он сам ей сказал в ту ночь, которую она почти не помнила. Ее движения были точны – почти также точны, как его собственные, когда он удар за ударом выбивал из нее дух на тренировке. Сейчас она занималась тем же, и когда он вздрогнул от очередной ласки, застыл, тяжело дыша, она его отпустила. Толкнула ладошкой в плечо, и Долохов бессильно повалился на стул. Алекто поднялась над ним – замутненный взгляд его глаз следил за ней, не отрываясь. Один рывок вперед – она прижалась к нему всем телом, перекинув ногу через его чуть дрожащие бедра. Легкое плавное движение вниз – он учил ее двигаться бесшумно, как тень. Алекто приняла его в себя, и Долохов наконец застонал.
Теперь она точно знала, что нужно делать, как нужно подниматься и опускаться обратно, как сжимать его в себе и выпускать почти полностью, чтобы снова рывком вернуться. Он сжал ее бедра – контролировать все и всегда, даже сейчас, будучи в ее власти.
Еще один рывок вверх – Долохов был уже на грани, и Алекто, в свою очередь застонав, скользнула вниз, впуская его до конца, почувствовала, как он крупно вздрогнул, кончая.
Мгновение – и маленькое лезвие скальпеля оказалось у его сонной артерии – над той самой точкой. Всегда носить его с собой – Алекто взяла это за правило. Долохов разлепил веки, опустил взгляд и усмехнулся – блестящее острие царапало кожу, на ней выступили капли крови – удивительно обычной, красной, как у всех.
- Неплохо,- прошептал он, облизывая губы. Его рука метнулась вверх, и Алекто на мгновение показалось, что Долохов, перехватив ее запястье, сломает его.
Он погладил ее по щеке, не сводя глаз с ее лица. Тишина казалась оглушительной.
- В постель,- не приказ – почти предложение. И Алекто, улыбнувшись, отвела скальпель в сторону.